Когда режешь свинью, кровь, обычно, сливается из раны. Так что, мясо получается бледным, обескровленным. В моём же случае, мышечные ткани – тёмно красного, почти чёрного цвета. Кости я, где перепиливаю, где перерубаю, и от отсечённых кусков, как и от самого тела, помещение наполняется пахучим паром. Но этот запах уже не кажется мне таким противным, как в начале. И вот уже у тела нет ни рук, ни ног: всё это я складываю в плотные чёрные полиэтиленовые мешки для мусора, предварительно заматывая в тряпки, что бы кости не проткнули полиэтилен.
Труп становится всё короче и короче, и меня начинает одолевать странное веселье. Я даже незаметно для себя самого, начинаю тихо напевать какую-то песенку. Словно трудолюбивый мясник, я ловко отнимаю конечности, как будто делал это много раз.
Но где-то глубоко под коркой мозга пульсирует ужас от всего происходящего. Да, где-то там, на уровне детского подсознания, я ещё остаюсь человеком. Но человек этот уже ничего не решает, и очень скоро он, вообще, сгинет без следа!
И вот, наступает очередь головы. Широко раскрытые глаза взирают на меня с немым вопросом: «За что?» Я пытаюсь их закрыть, но какой-то зловещий механизм вновь открывает их, словно мертвец ещё продолжает мысленно произносить проклятие в мой адрес.
Но мне не страшны уже никакие проклятия. Я уже проклят, и меня дожидаются уютные апартаменты в Аду!
Наконец, голова находит своё место в мусорном мешке, подмигнув мне косым глазом напоследок, как бы говоря: «Эко ты меня уделал, дружище!» Остальная часть тела кажется мне слишком громоздкой и тяжёлой, и я решаю разделить её пополам. Для этого мне приходится вскрыть брюхо и грудную клетку, и выпотрошить внутренности. Неосторожное движение ножом – и вокруг разноситься отвратительная вонь, от которой тошнота вновь возвращается ко мне. Но я сдерживаю себя даже когда склизкие кишки выскальзывают из рук и омерзительно шлёпаются на пол, обрызгивая меня кровью и дерьмом. В конце концов, мне удаётся запихать всю эту гадость в мешок. Потом я разрубаю оставшуюся тушу на позвоночнике и тоже упаковываю. В итоге, выходит четыре свёртка, герметично завязанных скотчем (поистине, универсальное изделие).
Я вспоминаю про отпиленную руку. Пошарив среди складок кожи, плавающей, как огромные листья лотоса, я вылавливаю эту руку. Подойдя к шкафу со стеклянными дверцами, открываю одну из трёхлитровых банок со спиртом и опускаю туда свой трофей. Получилось недурно, как в кунсткамере. Правда кровь ещё не полностью вытекла из конечности, поэтому жидкость в банке становится мутно розовой. Ну, ничего, спирт можно позже поменять.
Тем временем, кожа уже достаточно отмокла. Я ещё раз тщательно промываю её и складываю в пластиковый таз. Сейчас посторонний зритель и не догадается, что за странная бледная субстанция, смахивающая на резину, находится у меня в руках. Лишь при детальном рассмотрении замечаешь волосы, поры и жировой слой с паутинками капилляров. А если на глаза попадётся коричневый сосок, то наблюдатель почувствует, как его причёска начнёт шевелиться от ужаса.
Как я уже говорил, лаборатория поделена на два отдела: операционная (если это можно так назвать) и мастерская. Вот, в эту самую мастерскую я и отношу таз с материалом. В углу стоит синяя пластмассовая двухсотлитровая бочка, наполовину заполненная смесью воды и гашёной извести. Я опускаю в неё кожу и тщательно перемешиваю деревянным веслом. Теперь она должна постоять дней десять.
