Опять целует. Лоб, щеки, нос, губы. Сам еще не понимает, что в последний раз ко мне прикасается. Верит во что-то. Верит в наше несуществующее будущее.
Оставив меня стоять у окна, быстро одевается, берет сумку.
– Сонь… Люблю тебя.
Хлопок двери и, звенящая тишина.
ღღღ
– Ваша покупка вышла на три тысячи и двести рублей. Оплата картой или наличными? – даже не пытаюсь улыбнуться, смотрю холодным взглядом на покупателя.
– Картой.
Девушке, которой только что приобрела в нашем магазине блузку, кажется, совсем плевать на мое неприветливое выражение лица, а оно и к лучшему. Покупательница прикладывает карту к терминалу, оплата проходит. Все делаю машинально: срываю чек, кладу его в пакет с одеждой, желаю хорошего дня.
– У тебя умер кто-то? – грубый голос Гоши раздается за спиной. Оборачиваюсь и натыкаюсь на его недовольную физиономию. – Улыбайся и поактивнее с клиентами, не то штраф влеплю.
Задрав голову, как индюк, Гоша уходит на склад, чтобы продолжить оформлять поставку.
– Альфонс чертов… Живет за счет бабы и строит из себя черт пойми что… – недовольно бубнит Маруся, только что подошедшая к кассе и испепеляющая спину Гоши смертоносным взглядом. – Не горюй, Софи, не стоит он твоих слез. Поедем после смены ко мне и посмотрим фильмец хороший.
– Я после работы к деду в больницу.
– Я тогда с тобой.
– Ты не обязана, Маш, – отрезаю резко и смотрю на жалостливые глаза подруги. – И не смотри на меня так, я не смертельно больная.
Только я вошла в комнату для персонала сегодня утром, как Маруся сразу же вытянула из меня причину моего бледного лица. И тогда я выплакала все, что накопилось за это проклятое утро. Теперь глаза красные и опухшие, а горло саднит от горьких рыданий.
– Знаешь, как бабка моя говорила: мужчина, как собака. Нагадил на ковер — дай газеткой по морде. Если это вошло в привычку — сдай в питомник.
Я фыркаю.
– Не могу даже в квартиру нашу возвращаться. Как представлю, что приду, а там Дима, и я останусь один на один с ним, так трясет всю! – я тяжело вздыхаю и подавляю в себе очередной всхлип. – Квартиру деда продать нужно, возьму себе студию на окраине, а оставшиеся деньги на лечение дедушки отдам.
– И как долго ты будешь бегать от него, Софи? Поговорить вам надо и про ребенка сказать!
– Для чего? Чтобы он меня бедненькую пожалел? Не хочу ребенком к себе привязывать. Если залез в чужие трусы, пусть там и остается.
– Ни одного мужика к себе ребенком не привяжешь, – Маруся складывает пухлые руки на гладкой поверхности стойки. – Поживешь у меня первое время, а там решим, что делать.
– К тебе и твоим четверым братьям и сестрам? Спасибо, Маш, за твою доброту, но я не настолько наглая. Голова на шее есть, придумаю что-нибудь.
– Это твоему предателю нужно думать о тебе и вашем ребенке! Ох, не ожидала от Димки… Откуда эта Яна только взялась…
Грудь вновь прожигает адской болью, а желудок сводит спазмом. В это время к кассе подходит мужчина с очередной покупкой, которую необходимо пробить, и я искренне рада, что наш с подругой разговор следует прекратить.
ღღღ
Сжимаю слабую и морщинистую руку деда, а он легонько отвечает мне. От вида палаты, в которой лежит мой родственник, мое сердце болезненно сжимается. Позорные, нечеловеческие условия, и ужасней всего, что я не могу ничего с этим поделать. Ветхое одеяло, которым укрывается дедушка, сползает вниз, и я спешу поправить его.
– София… Давно я здесь? – тихий, совсем не похожий на голос дедушки, раздается в палате.
