Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва - страница 17

Странное случилось накануне годовщины маминой кончины, то есть, 5-го сентября. Мы с сынулей жили на даче. Он уехал в Москву за продуктами. Днём звонок: «Мама, ты мне звонила?» Я не звонила. «Как же так? На моём мобильном несколько пропущенных звонков от тебя. Как ты себя чувствуешь?» Я сказала, что у меня всё хорошо, что вечером я жду его. Через полчаса началось… я почувствовала себя плохо, потом совсем плохо, приняла лекарство, не помогало. Стала молиться, молиться, молиться. В это самое время сын в Москве метался по квартире, необъяснимое волнение за меня не покидало его. Он заходил в мою комнату, пытаясь понять, что происходит, почему такое волнение, почему постоянно в голове «Баба Лена, баба Лена». Я в это время собрала последние яблоки. Начала готовить ужин. Чувствую, какая-то тень справа от меня нежно наклонилась, пытаясь заглянуть в лицо. Я так чётко видела эту тень, словно это была тень моей мамы, что невольно повернула голову к тени, но она тут же ушла за мою спину. Я стала молиться, тень исчезла. Так что же произошло? Я не звонила сыну, а на его мобильном высвечивался не раз мой телефон. Мне было плохо, сын это чувствовал всё время, пока мне было плохо, и ему почему-то постоянно приходила мысль о бабуле – моей маме. И эта тень, похожая на маму… Она была рядом со мной, но ненавязчиво, а как-то особенно тихо, нежно, внимательно, как и при жизни. Я неоднократно убеждалась, что земной и неземной миры сближаются, а связи становятся всё более ощутимыми. Перед печальным днём маминой кончины всё это случилось. Я и сын это ясно почувствовали. Я позвонила своей подруге Нэлли Орловой (учились на филфаке в Томском педагогическом). Она знала мою маму, я знала её семью, была на похоронах моей мамы. Мы вместе с ней и нашими детьми (моей дочерью и её сыном Эником, когда им было по 5 лет) ездили в Коктебель к Чёрному морю и к Дому М. Волошина. Недавно она похоронила своего дорогого сыночка Эника (ему было всего 56 лет). Говорили по телефону и плакали обе. Моей подруге очень тяжело сейчас. Как помочь? Чем утешить? Утешить нечем, знаю, как страдала моя мама после смерти своего сына. Отправила Нэленьке деньги. Она сообщила, что установят памятник на могиле Эника от меня и моего сына. Господи! Дай нам силы, терпения пережить эти беды, эти невозвратные потери наших близких, дорогих! И сохрани от бед, напастей и тяжких недугов живущих рядом с нами!

Вернусь снова в Караганду, где мы с братишками осиротели, стали изгоями, как дети «врагов народа». Я не могла посещать школу, а уже начался учебный год, я должна была учиться в 7-м классе, Боря – в 6-м, а Коленька должен был пойти в 1-й класс. Тётя Шура Чайковская как-то собрала Коленьке одежду, тетради, карандаши, сшила из старой ткани сумку. С этим мой любимый младший братик пошёл в школу. Мы с Борей решили, что так дальше жить нельзя. Через моего любимого учителя казахского языка Балтеша Зигировича Татикова я получила географическую карту Сибири. Прежде чем продолжить описание нашей дальнейшей жизни, хочется вспомнить нашего учителя казахского языка Балтеша Зигировича Татикова. Он по профессии пастух. Но ему очень хотелось, чтобы мы, ученицы, волей судьбы оказавшиеся в Казахстане, полюбили его родной язык. Он был в годах, даже в жаркую погоду носил тюбетейку и тёплые на вате штаны. Мне нравился казахский язык, я учила его с удовольствием. В хоре была запевалой гимна на казахском языке. Выступали на городском смотре в Караганде. На школьных вечерах я тоже пела. Балтеш Зигирович всегда сидел в первом ряду и просил исполнить гимн на казахском языке. Он был просто счастлив, слушая гимн на родном языке. Этот замечательный человек нашёл для меня географическую карту Сибири, принёс её в нашу землянку. Прощаясь, он сказал, что мои родители Максимовы – очень хорошие люди и пожелал благополучно добраться. Смущаясь, сунул в руку три лепёшки (для меня и моих братиков). А я спела ему гимн на казахском язык. Слова такие: «Быз казах, ежелден, еркындык ансаган, бостандык омер мен, ар ушин, кыйгаджан, Жёл сакпай турганда, жар кырап ленин дэй, кун шыгып, атты тан» (буквы к, г произносятся в казахском языке гортанным звуком, с придыханием, похожим на «г» в укранском языке). Простившись с добрейшим Балтешем Зигировичем, мы с Борей стали искать город Анжерку, откуда нас в 1942-м году мама вывезла в Караганду. Я помнила хорошо приёмных родителей моей мамы – милого дедушку Ваню и бабоньку Маню. Помнила, что они жили на улице Лермонтова. Номер дома не помнила. Письма от бабушки тоже были конфискованы при аресте папы. Ещё помнила, что почти рядом с их домом был магазин, в котором было всё – от больших кусков сахара (так называемый кусковой сахар) до калош и хозяйственного мыла. Фамилии бабоньки и деды Вани мы не знали и написали письмо по адресу: Кемеровская область, город Анжерка, улица Лермонтова, магазин, для бабы Мани и деды Вани (почти как на деревню дедушке). Письмо пришло в магазин, там сразу поняли, кому его передать, но решили прочитать, так как показалось сомнительным: кто пишет, не зная фамилии и номера дома. В это время в магазин вошла баба Маня, прислушалась. И как только продавец зачитала последние слова: «Заберите нас, иначе мы умрём, ваши внуки Тома, Боря, Коля», бабонька упала в обморок. Деда Ваня выслал нам деньги на дорогу, тётя Шура купила билеты, снарядила корзинку с провизией, соседи принесли кое-что из вещей. Так мы оказались в Анжеро-Судженске. Деда Ваня отвёл нас в школу. Это было в конце сентября 1950-го года. Вскоре деда Ваня сообщил в Прокопьевск нашей тётушке Людмиле о нашем приезде. Спустя сутки на семейном совете взрослые решили, что с тремя внуками дедушке будет тяжело (он уже был на пенсии, а бабонька не работала), и тетушка забрала Борю к себе. Коля категорически отказался уезжать, просил меня, чтобы я его не отдавала. Так мы с ним остались в Анжерке, а Боря в Прокопьевске.