Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва - страница 19

Я успешно закончила 7-й класс, Коленька – 1-й. На собрания в школу ходил деданька. О нас говорили только хорошее или очень хорошее. После 7-го класса бабонька предложила мне поступать в горный техникум. Деданька возразил: «Она очень умная девочка, ей надо учиться». И я перешла в школу-десятилетку, которая была далеко от дома. Но зато рядом со школой был Дом пионеров, в котором работали разные кружки: хоровой, драматический, танцевальный, рукоделия, авиамодельный, которыми руководили очень добрые, милые, доброжелательные, профессиональные люди с очень непростыми судьбами. В Доме пионеров была детская библиотека. Я рассказала обо всём деданьке. Он поинтересовался: какой кружок я бы хотела посещать. Я перечислила все, кроме авиамодельного. Деданька улыбнулся. Я поняла, что он не возражает. В хоре я была запевалой нескольких песен: «Над Россиею небо синее, Небо синее над Невой. В целом мире нет. Нет красивее Ленинграда моего» и других. В драмкружке играла Герду в «Снежной королеве». В рукодельном кружке училась вышивать крестом, болгарским крестом, художественной гладью. Образец моих успехов храню до сих пор. Вскоре соседка по улице – портниха, с дочерью которой я дружила и которая знала о моих занятиях в рукодельном кружке, предложила мне вышивать платья крестиком по готовым рисункам. Стали поступать заказы. Портниха платила мне за работу. Я стала вышивать крестиком модные тогда маленькие подушечки – думочки (так их называли). Гладью неплохо получались вышивки скатертей, салфеток. Деданька на заработанные мною денежки покупал нам с Коленькой гематоген, яблоки, нитки мулинэ. Зимой бабонька стала настаивать на том, чтобы Коленьку отдать в детский приют, так как жить становилось всё труднее. Около месяца мой дорогой младший братик был в детском приюте, который находился далеко от города, за кладбищем. Я его навещала каждый вечер, после школы, несколько раз со мной приходил деданька.

Прервусь: спокойно, без слёз не могу вспоминать это очередное испытание… Итак, детский приют в Анжеро-Судженске. Меня почему-то все дети встречали как родную. Мы вместе играли, я рассказывала истории из жизни выдающихся людей, они внимательно слушали, играла на пианино, под которое они танцевали, пели знакомые песни. Подолгу меня не отпускали. Воспитатели не препятствовали нашим встречам. Деда Ваня всегда меня ждал и внимательно слушал мои рассказы. Он очень переживал, жалел Коленьку, просил бабу Маню взять его обратно, но она была непреклонна. Однажды я пошла в детский приют одна. Дети были взволнованы, наперебой пытались мне поведать о том, что их ждёт в ближайшие дни. Оказывается, стало известно, что детей этого приюта в ближайшие дни распределят по разным детским домам, в разные города. Коленька был бледным, не поднимал глаза, молчал. Воспитательница, очень сердечная женщина, рассказала, что дети не хотели бы разлучаться, плакали даже мальчишки-озорники. Я задержалась в этот вечер, дети просили играть, рассказывать что-нибудь, не хотели после отбоя идти в свои комнаты. Я рассказывала, а дети специально открыли двери в свои палаты и слушали. Когда я всё-таки собралась уходить, начался рёв. Надо было успокоить детей. Лишь в 11 вечера с тяжёлым сердцем я вышла на мороз и разрыдалась. Только успела пройти через кладбище, как вдруг почувствовала хруст снега за собой. Оглянулась – мужчина. Я ускорила шаг. Он тоже. Я побежала, он бросил вслед железный лом. Я успела подпрыгнуть и побежала дальше. Вспомнила, что недалеко живёт моя соклассница Рита Москвитина. К счастью, в кухне горел свет. Я забарабанила в дверь. Испуганная мама Риточки узнала меня, тотчас впустила. Едва она накинула крюк, как дверь рванули, грязно высказались. Это был тот самый мужик, который преследовал меня. Риточкина мама попыталась меня пожурить за позднее нахождение на улице, но, когда я начала рассказывать, где я была и что видела, как простилась с братиком, она меня обняла, и мы вместе плакали. Утром она меня привела к бабе Мане и деде Ване. Он, оказывается, не спал всю ночь и постоянно выходил на улицу, прислушивался, беспокоился. Риточкина мама рассказала о моём опасном приключении. После её ухода я почувствовала, что не могу идти в школу. Я объявила бабушке и дедуле, что ухожу в детский приют, чтобы быть вместе с братиком. Деданька молчал-молчал и высказался в адрес бабы Мани: «Язви тебя в душу». Это было его единственное бранное слово. Он стал одеваться, велел одеваться и мне. Я послушно оделась, полагая, что дедуля отведёт меня в детский приют к братику. Баба Маня спросила: «Вы куда?» Обычным своим тихим голосом он, не обернувшись, бросил: «За внуком». Коленьку нам сразу отдали. Мальчишки прилипли к окнам, провожая нас. Дедуля и братик молчали до самого дома. Он обратил внимание на то, что мы с братиком всю дорогу крепко держались за руки. Баба Маня встретила нас молча, молча достала ухватом чугунок из печи, разложила по тарелкам горячую картошку, поставила на стол миску с солёными огурчиками, капусткой (всё с нашего огорода), как ни в чём не бывало сказала: «Садитесь, ешьте» и ушла в комнату. Мы с дедой Ваней обсудили план нашего участия в разных работах и уснули блаженным сном. В наши работы входило: колоть лёд на спуске к колодцу, вокруг колодца, мыть полы, носить воду, стирать, гладить бельё у соседних старичков, дочь которых работала врачом и могла как-то оплачивать наши труды, помогать соседям сажать, полоть, окучивать и выкапывать картошку. Всех работников кормили сытным, с мясом, борщом и давали немного денег. Мы с Коленькой чуть не теряли сознание от вида и запаха борща и кусков мяса, которое мы не видели уже несколько лет. Но мы отказывались от еды и просили только денежек. Я подрабатывала вышивками. Летом мы с Коленькой уходили с соседями в лес за малиной. Поднимались в 5 утра и по стуку палкой по пустому ведру понимали, что пора выходить. Возвращались затемно, перебирали малину по инструкции бабы Мани (на еду, на продажу, на варенье, на сушку). Засыпали, когда светало. Но в 5 часов надо было снова выходить. Мы умудрялись с братиком в лесу полакомиться малиной, и даже вздремнуть несколько минут на обочине дороги (так нам советовал деда Ваня). Он продавал малину, покупал сахар, баба Маня варила варенье. Оно хранилось в глиняных кринках в кладовой комнате. По праздникам баба Маня давала нам по ложечке варенья. Однажды, уже после смерти деды Вани, мы с братиком так захотели сладенького, что решили, пока не было дома бабы Мани, ну хоть по ложечке варенья съесть. Достали кринку, попробовали по ложечке, по – другой, испугались, когда осталось варенья на донышке. Что было делать? Мы решили съесть всё, а кринку в пруду за огородом оставить. Так мы опустошили 3 кринки за зиму. А летом бабе Мане кринки вернули. Она всё поняла, но ругать не стала. Пока был жив деда Ваня, мы с Коленькой не чувствовали себя круглыми сиротами. Помню, как 13 мая 1952 года за обедом зашёл разговор о том, что мне надо поступать в горный техникум, так как там хорошая стипендия, в крайнем случае – в фармацевтический техникум. Баба Маня и её сестра Антонина в один голос настаивали на техникуме. Я молчала. Да и что я могла сказать? Сказал деда Ваня: «Тома – большая умница, она должна закончить 10 классов. Вот так». А 20 мая, в День Святой Пасхи, деда Ваня скоропостижно скончался. Баба Маня настояла, чтобы он начал перекрывать крышу внутреннего двора. Он пытался отказаться из-за большого христианского праздника, но баба Маня не терпела возражений. Во время разборки крыши бревно скатилось и попало в живот. Отвезли дедулю в больницу, а ранним утром он скончался. После этого, как только баба Маня или её сестра начинали разговор о техникуме, я парировала тихо, но убедительно, как мне казалось, почти по слогам: «Деданька сказал, чтобы я закончила 10 классов. Надо его слушаться, хотя бы сейчас». Свет его души согревал нас с братиком. Я мало встречала таких добрых, великодушных, трудолюбивых, скромных людей. Такое ощущение, что среди людей жил ангел, не небесный, а земной. Такое счастье было – прикоснуться к нему, этому ангелу. Деда Ваня был нашим ангелом – хранителем.