– Вить, ты не употреблял бы при Анечке такие слова, как «москаль» или «кацап». Ребенок повторит где, так попадет в неловкое положение. И вообще нехорошо. Ты в последнее время слишком уж…
Хотелось выразиться помягче, а на ум приходили только слова «пороть» и «чушь». Верные, но не совсем уместные. Особенно сейчас, в период налаживания отношений. Наладить договорились еще в Киеве после откровенного разговора. Виктор повел себя на удивление по-мужски, Ольга даже не ожидала от него такого. Сказал, что не вправе упрекать ее в чем-то, потому что сам многократно виноват, да и не хочет упрекать, потому что любит и надеется. Ольга ответила, что она тоже надеется и хочет, чтобы у них все наладилось. Про любовь намеренно не упомянула, потому что во время откровенного разговора не то чтобы врать, даже лукавить нельзя. Да и не в любви дело, а в семье, в ребенке… Но чуть позже, когда Виктор вдруг подхватил ее на руки и понес по коридору, нежно целуя в губы, щеки и шею (свекровь была в больнице, а дочь уже спала), Ольга почувствовала, как в душе шевельнулось чувство, которое она считала угасшим совсем и навсегда. Нахлынувшее желание мешалось со стыдом и надеждой – ну раз так, то можно надеяться. Стоит надеяться.
С того дня они вели себя друг с другом крайне предупредительно, деликатно, заботливо… Как на людях, так и наедине, особенно в постели. Строили новое счастье на руинах, и было это счастье тонким, хрупким, стеклянным, прозрачным, почти невидимым. Пусть хрупкое, почти невидимое, но оно существовало уже хотя бы потому, что обоим хотелось верить в его существование.
– Ты в последнее время слишком уж перебарщиваешь с национальным, – сказала Ольга, не придумав ничего лучше. – Зачем?
Замечание, и без того весьма корректное, было смягчено улыбкой. Ольга не ожидала, никак не могла ожидать, что Виктор вспылит и начнет ее оскорблять.
– Почему я не могу говорить то, что думаю, в моем собственном доме?!
«В моем» задело Ольгу больше, чем вздорно-категоричный тон. Во-первых, не «в моем», а «в нашем». Она тоже тут живет и вправе высказать свое мнение. Во-вторых, если уж на то пошло, то это был скорее ее дом, принадлежащая ей квартира, в которой Виктор был только зарегистрирован. Но разве она, хоть единожды, позволила себе сказать «в моей» или «в моем»? Нет! В-третьих… Да ладно, что там считать. Хрупкое здание, возводимое на руинах в течение двух с лишним недель, разбилось от одного брошенного камня… И поделом! Недаром же говорится, что нет смысла склеивать разбитый горшок.
– И с каких это пор моя жена прониклась к москалям?! Что вдруг?!
Что вдруг? А ничего. И почему «вдруг»? Ольга родилась и выросла в Москве. И родители ее тоже родились и выросли здесь. С Украины был дед по отцу. Приехал после войны в столицу строить, да и сам «пристроился».
Еще была возможность свести все к шутке, погасить вспыхнувшее пламя.
– Это ты после того, как тебе на машине написали про москалей, стал патриотом? – Ольга заставила себя улыбнуться. – Или это влияние Степана?
Двоюродный дядюшка Виктора был всем патриотам патриот. Кий, Щек и Хорив вместе с их сестрой Лыбедью[19] в подметки ему не годились. Не может пройти мимо открытой форточки без того, чтобы не остановиться, не втянуть с видимым наслаждением воздух и не сказать: «Киевом пахнет». В разговорах только и слышно «наше – найкраще»[20] да «слава Украине». Остается лишь удивляться тому, что человек, столь горячо любящий свою родину и все родное, живет на чужбине, среди поляков. Впрочем, на чужбине-то как раз патриотизм нередко возрастает. Ностальгия способствует… Неужели на Виктора тоже нашло? Патриотизм дядьки Степана не мешал ему при любом удобном случае и даже без оного нахваливать хорошую польскую жизнь с непременной оговоркой «А в Німеччині як гарно!»
