Висели здесь и другие картины. Бабке Матрёне запомнились вставший на дыбы медведь, в котором она, к своему изумлению, также нашла сходство со старцем, и четырёхглавый аспид, при ближайшем рассмотрении распавшийся на двух переплетённых змей с головами по обоим концам у каждой. Заметив её интерес к последней картине, Олег пояснил:
– Это свитень, оберег от разных напастей. Нашим предкам он служил защитой от болезней, чужих злых происков и прочих бед.
Они подошли к деревянной двери с вырезанными в ней в виде орнамента ромбами, квадратами и треугольниками. Это напомнило бабке Матрёне русскую народную вышивку, которой она украшала свою одежду. Геометрические фигуры вились вокруг языческих символов – пересекающихся крест-накрест трезубцев, один остриями вверх, другой – остриями вниз, перевёрнутой буквы «А», похожей на голову быка, рога изобилия, месяца в образе старинной русской ладьи, двузубой секиры и других. А в центре всего расположился четырёхглавый аспид, врезанный так искусно, что он казался живым. Бабке Матрёне почудилось, что все его четыре головы не сводят с неё своих настороженных глаз, и даже послышалось тихое угрожающее змеиное шипение. Она в страхе перекрестилась – и видение исчезло.
Старуха поняла, что эта дверь ведёт в капище языческого бога Велеса, о котором ей говорил Олег. Подумав так, она едва не прикусила себе язык, вспомнив, что он просил называть себя Горыней.
«Но ведь я ничего не сказала», – попыталась оправдать себя бабка Матрена. – «За мысли, небось, не покарают».
Чтобы избавиться от сомнений, старуха хотела спросить об этом своего спутника, но не успела. Тот уже отворил дверь, и она вошла за ним в комнату. И то, что предстало глазам бабки Матрёны, настолько поразило её, что она сразу позабыла обо всём остальном.
Это был громадный обломок горной породы серо-желтоватого цвета, бугристый, с неровными краями, словно неведомый могучий великан вырвал его от скалы. Кроме него в помещении ничего не было – ни языческих идолов, которых старуха ожидала увидеть, ни мебели. Сначала бабка Матрёна решила, что это гигантский золотой самородок, и даже ахнула мысленно. Но потом она подумала, что этого не может быть, слишком уж он громаден. Её практический ум не понимал, как этот кусок скалы мог оказаться здесь, ведь дверь была слишком мала для него. Она так и не смогла разрешить эту загадку, но догадалась, по аналогии с православным храмом, что это был алтарь, служивший языческому жрецу для совершения религиозных обрядов. И, со страхом вспомнив слухи о жертвоприношениях, которых требовали языческие боги от своих служителей, старуха приготовилась к самому худшему.
Тот, кто подал ей чашу с напитком тёмно-зелёного цвета, был уже незнаком ей, у него изменились и облик, и голос. Это был жрец Горыня.
– Испей, – велел он.
И она беспрекословно повиновалась, приняв из его рук чашу, изукрашенную таинственным причудливым орнаментом. Сделала несколько глотков, чувствуя, как страх и неуверенность покидают её. Ещё за минуту до этого она жалела, что оказалась здесь. И если бы бабке Матрёне представилась возможность бежать, то она охотно воспользовалась бы ею. Останавливало её только то, что дверь охранял аспид, который, как она подозревала, не выпустил бы из комнаты никого без разрешения жреца. То, что четырёхглавый змей выглядел как резьба по дереву, не обманывало старуху, не забывшую своё недавнее видение. А после того, как она отведала напиток, данный ей жрецом, это уже не казалось ей ни странным, ни невозможным. В этой комнате («капище» – прозвучал в голове старухи чей-то чужой голос, поправляя её) реальность стала чем-то зыбким, туманным, а суеверия уже не казались досужей выдумкой, но обрели плоть и кровь. Голова у бабки Матрёны слегка кружилась, мысли путались, и всё, что происходило с ней сейчас, походило на сон, в который она погрузилась незаметно для себя, перестав чему-либо удивляться. А главное – бояться, потому что это было всего лишь сновидением, и она знала, что когда проснётся, то ничего этого не будет, а останутся только воспоминания, да и те вскоре исчезнут…
