– Воины собраны на берегу Рейна около Зальца и ждут меня. Собирайся в путь! Мы немедленно выезжаем.
Камергер неуклюже топтался, переминаясь с ноги на ногу.
– Что ещё?..
– Его Высокопреосвященство архиепископ Меца просит разрешения встретиться и переговорить…
– Разве могу я отказать своему духовнику?
К приблизившемуся архиепископу император шагнул навстречу и склонил перед ним голову:
– Благослови, отче!
Архиепископ перекрестил Людовика и сунул ему руку для поцелуя:
– Благословляю сына Божьего императора франков Людовика на недопущение необдуманных решений.
– О чём ты? – поднял голову император, встретившись взглядом с архиепископом.
– Ты не должен вести войска против своего сына Людовика.
– Но он самовольно захватил Франконию и Алеманию. Я не должен закрывать на это глаза.
– Ему без этих земель не хватит сил покорить славян, – негромко и спокойно, пытаясь образумить императора, произнёс архиепископ. – Ты же знаешь, что пока они у нас под боком, то мирной жизни не жди.
– Это земля предназначена для моего сына Карла, и я не позволю ломать устои своих решений, – нахмурившись, упрямился император. – Он должен быть наказан.
– Это я благословил твоего сына подчинить себе эти земли.
– Брат мой, ты забываешься, – император еле сдерживал своё недовольство. – Ты кто?.. Занимайся спасением грешных душ, а мирские дела оставь мне.
Людовик властно вздёрнул голову и скорым шагом направился к пажу, державшего поводья коня императора.
– Ты видишь, как одряхлел мой брат? – спросил архиепископ появившегося около него словно из-под земли аббата Гунтбальда.
– На вид он бодр, – пожал плечами аббат, наблюдая, как император лихо взлетел на коня.
– У него угас дух нашего отца Карла Великого, а если дух угас, то нет и стремлений добиваться того, для чего он предназначен как повелитель своего народа. Все его деяния становятся мелочными и низменными, и из-за этого страдают подданные и даже могут навсегда уйти из истории. Такие люди обычно долго не живут и в скором времени предстают пред Всевышним, а их место занимают другие. Поэтому я и утверждаю, что император уже – не жилец.
Архиепископ с бесстрастным лицом повернулся к аббату и, не моргая, уставился на него. Гунтбальд с изумлением и некоторым испугом оценил этот взгляд и, поперхнувшись, ответил:
– Я думаю, что наш император всей своей благочестивой жизнью заслужил, чтобы его с распростёртыми объятиями встретил апостол Пётр у врат рая.
Архиепископ промолчал, и только краешки его губ чуть дёрнулись, одобряя понятливость аббата.
На следующий день рано утром к кострам, где слуги и рабы готовили завтрак императору и его свите, величаво подошёл аббат Гунтбальд. Его со смиренным видом, перебирая чётки и потупив взгляд в землю, сопровождал Эббон. Аббат, вскинув руки к небу, громогласно воскликнул:
– Нечестивцы, как вы можете в годовщину дня, когда сыновья Иакова продали своего брата Иосифа2, готовить пищу императору без благословения отцов Церкви? Или вы по своему недомыслию не понимаете, что этот ваш грех может коснуться и вашего императора? Подойдите же ко мне, дети мои, и я постараюсь избавить вас от прегрешения! Подойдите и встаньте передо мной на колени, и после совместной молитвы я благословлю вас!
Со всех сторон к аббату кинулись люди. Они становились перед ним на колени, а аббат, вытянув над их головами руки, торжественно вещал:
– Ежечасно думайте о Боге, дети мои! Все дела свои вершите неустанно с Его именем в сердце. В необдуманных поступках своих бойтесь гнева Его, ибо очи Его всевидящи, и не спрячешь от Всевышнего то, что навеяно лукавым.
