А теперь сравним, представив иной профиль: человека, отдавшего лучшую часть жизни – юность и молодость – на исследование познания, а также его особенностей, следствий и приложений в конкретных областях науки, как и вне ее. Даже притворяясь (в том числе в собственных глазах) «полупрактиком», не был ни подмастерьем, ни реэкспортером, оставаясь производителем [смыслов]; был исследователем вопросов, а не наследователем ответов. Познавая и испытывая область знания как такового, он и говорит об этой широкой области. Тем самым – возвращающаяся ирония! – удовлетворяя невольно и талебовому критерию, и перекрывая таковой многократ. Не так уж удобно требовать мены лучшей.
Но есть некто (одним представлявшийся куда горемычнее, иным – тождественно всеблаженным), удовлетворивший и автоморфности, и простой полноте сполна – и просто. Дав закон, Бог оказался и подзаконным, одним из нас; а восполнив и опростив закон до любви, возлюбил вплоть до предельной цены, принеся в жертву самое дорогое – Себя, – тем исполнив и дополнительную заповедь: «несть большей любви, нежели если положить душу (жизнь) свою за други своя». Разумеется, все это – в презумпции Троичности как реализации Единства (включающего и формулу тождества «Есмь Якоже Есмь», или «Я это Я»), что не гарантированно для инославных мод: божества всенаслаждающегося, или его подменяющего просветленного (чередующегося с пустотой вместо Абсолюта, словно и сам от пустоты), или совершенно неизреченной сингулярности (Единства как тривиальной единичности, даже не уникальности), или хладного и произвольно-безотчетного самсарико-кармического механизма воздаяния (в т.ч. платежа как перехода в следующую игру). Во всех этих случаях не наблюдается ни полноты аксиоматизации (имеются как неотвеченные вопросы из серой зоны, так и «темные аяты»), ни простоты симметрии (любовь к нелюбящему или нелюбовь к любящему трудно исключить).
***
Так размышлял автор коротенькой прогулкой (пристрастие к коим – из того немногого, в чем у нас с носителем талебовости полное единодушие, за вычетом бесед: им отвожу свое время, когда, исчерпав внутренние ресурсы интроверсии, вновь – апостериорно и в зависимости от компании и ее профиля или ее нужд – предстаю экстравертом). Так вот, ход мыслей и планы по запечатлению прервал даже не порыв ЛЭП – это случится несколькими часами позже и продлится сутки, – но компания в лице нашей доброй знакомой, матери друга детства, и ее горе. Вернувшись домой, застал ее самое и собственную маму безутешными: умер ее муж, отец моего друга. Умер третьего дня, причем от коронавируса и, надо думать, одного из наиболее небезопасных его штаммов. О чем та предпочла умолчать или попросту не догадалась упомянуть, будучи убита горем. Книгу и так затеял как нечто спешное и не требующее отлагательств ввиду бушующей пандемии (кажется, даже Ньютону и Смиту проще было переждать чуму в собственных поместьях), а тут еще повод представился ускориться: невесть сколько времени остается и… нам, после объятий и слез в непосредственном соприкосновении. (Надо отметить, данную главу дописываю одной из последних основных, причем несколько позже выводов. Так бывает, хоть и нечасто, и списать придется многое на экстраординарные обстоятельства, а впрочем, – не качество исследования: здесь не прошу скидок и послаблений.)
