Истории для кино - страница 11

– О, невроку заработал! Если так пойдет, с твоего пения вся семья будет жить! Купи себе мороженое!

– А я хочу два мороженых! – заявляет Лёдя.

И уже безо всяких приглашений снова заводит арию Ленского.

Раздается стук в дверь. Папа Иосиф, сделав сыну знак не прерывать пение, тихонько выходит. Потом возвращается и кивает жене. Мама Малка знает, что надо делать: она наливает рюмку, ставит ее на поднос, и папа Иосиф удаляется с подносом.

За дверью топчется огромный багровомордый городовой. Это уже давний ритуал. Ферапонт Иванович – исконный российский городовой и ведет себя, как татарский хан: он собирает дань. С православных христиан – в день светлой Пасхи, с иудеев – в день не менее светлого Песаха, с мусульман – в день их светлого праздника жертвоприношения Курбан-Байрам.

Папа Иосиф протягивает городовому поднос, тот одним глотком осушает рюмку.

– С праздничком светлой христовой… о-о-о… или как там у вас… в общем, Пасхи!

Спасибо, Ферапонт Иванович, большое вам спасибо!

Иосиф достает из карману купюру и вкладывает ее в лапу городового.

– И вам премного благодарствуем! – кивает городовой.

Он прислушивается к тоненькому голоску за дверью, выводящему арию Ленского:

– А это кто там глотку разоряет?

– Сын! – подобострастно сообщает Иосиф. – Лёдя… э-э… Лазарь.

– Глотка здоровая, – одобряет Ферапонт Иванович, – видать, артист будет.

– Ой, не дай-то бог! – пугается папа. – Не наше это дело!

– И то верно, – соглашается городовой. – Каждый свое дело делать должон. Ваше, к примеру, жидовское дело – купи-продай, а наше – за порядком соблюдать!

Да, полицейские силы – надежные блюстители порядка, верная опора режима. В повседневных синих мундирах являют они свою власть на улицах, а в праздничных белых – маршируют на парадах. Но что-то не видно их – ни синих, ни белых, – когда по городу катится разгульная страшная толпа черносотенцев…

Солнечная и как-то странно пустынная улица. Звенящая тишина и пустота создают ощущение тревоги. Впрочем, издалека доносится вполне мирное и торжественное «Боже, царя храни!». На эти звуки – как всегда на любые звуки музыки – из ворот своего дома выглядывает Лёдя.

Поющие голоса все громче, все ближе. Но самих поющих еще не видно. Зато, опережая их, на пустынную улицу выбегает человек – лицо в крови, рыжеватая бородка, огромными страдальческие глаза. Лёдя испуганно пятится во двор.

И наконец, вслед за избитым человеком появляется поющая процессия – крепкие нетрезвые мужики. Во главе процессии несут церковные хоругви. Толпа не гонится за окровавленным человеком, нет, она просто надвигается на него неотвратимой темной массой. Человек пытается бежать, но силы оставляют его, он спотыкается, вот-вот упадет…

Любопытство Лёди пересиливает страх – он опять выглядывает из ворот. Человек обращает к мальчику страдальческое лицо. Лёдя смотрит на него, переводит взгляд на толпу, на хоругви. Лицо мальчика исполняется удивлением и ужасом, потому что на самой первой и большой хоругви – лик Спасителя, как две капли воды похожий на лицо преследуемого. Те же страдальческие глаза, та же бородка, такая же струйка крови у рта.

Лик на хоругви. Окровавленное лицо человека.

Глаза Спасителя. Глаза пытающегося спастись.

Лёдя хватает человека за руку, тащит во двор. Тот из последних сил ковыляет за ним. Они минуют арку, пролезают через дыру в заборе.

Навстречу – обезумевшая от страха, с растрепанными волосами, мама Малка.