Лин очнулся, когда в него с бранью врезался подвыпивший прохожий. Невесомая пелена грёз спала с менестреля, и он, наконец, увидел, что полонившая его сердце девица покинула балкон. Судорожно втянув воздух, словно впервые наполняя лёгкие, Мэи-Тард, пошатываясь, зашагал прочь.
Добравшись до одного из уличных колодцев, Лин жадно напился, затем ополоснул разгорячённое лицо. Обретя способность рассуждать, подумал, что видение на балконе – то, ради чего он годами странствовал. И твёрдо решил, что не покинет город, покуда не узнает, кто эта девушка и не поведает ей о своих чувствах.
На ночь Мэи-Тард устроился на постоялом дворе под названием «Куриная косточка». Увидев его входящим в общий зал – вытянутую комнату с низким закопчённым потолком, нависающим над длинными столами на козлах, – хозяин заведения поклонился:
– Простите меня, ничтожного, господин, но мест у нас больше нет. Не прогневайтесь, но даже в конюшне народец спит…
– Что ж, – улыбнулся Лин, оглядывая переполненный зал. – Могу ли я обогреться у очага да выпить стаканчик вина?
– Окажите нам честь, господин, – опять поклонился владелец «Куриной косточки».
Усевшись на табурет у стены, менестрель вынул арфу и заиграл жизнерадостную мелодию. Люди вокруг заслушались, заулыбались, кое-кто даже пустился в пляс. Лишь только последние звуки звенящих струн затихли, почти все гости принялись хлопать, топать и свистеть, выражая одобрение. Лин отхлебнул из глиняного стакана, поднесённого хозяином постоялого двора и вновь заиграл. Новый мотив оказался ещё более задорным, и танцоров в зале прибавилось. Жаркий воздух, наполненный запахами еды, дыма, вина и разгорячённых потных тел, колыхался вокруг подпрыгивавших, задиравших ноги и размахивавших руками плясунов.
Дородный купец в богатых одеждах, сидевший обособленно от прочих, под приглядом рослого угрюмого телохранителя, скучающе смотрел то на менестреля, то на людей вокруг. Задумав что-то, бросил несколько слов сопровождающему. Тот кивнул и приблизился к Мэи-Тарду:
– Хозяин мой интересуется: а сумеешь ли сделать так, чтоб все пригорюнились? Выйдет – с него награда…
Лин опустил голову, о чём-то задумавшись. После возложил пальцы на струны и негромко запел. Запел о разорённом войной крае, о сгоревших домах и погибших селянах, о матери, потерявшей дитя и умирающей от голода и тоски на его могиле…
Гомон и смех в зале понемногу стихли. Солдаты и землепашцы, торговцы и бродяги – все не раз видали подобное, а то и ощутили на своей шкуре. Многие закручинились, иные злились. Кто-то сидел с потемневшим лицом, кто-то качал головой, кто-то пил, чтобы смыть горечь, разъедавшую душу. Затеявшего шутку купца и самого, видать, пробрало. Сидел он ссутулясь, исподлобья глядя на музыканта мрачными глазами. Уголки его губ опустились, лоб под бархатной шапочкой наморщился. Когда песня закончилась, купец тяжко встал, в тишине подошёл к Лину, положил ему на колени блестящий золотой и, не оглядываясь, покинул зал.
Менестрель, перед взором которого всё ещё стояла картина, увиденная в одном из путешествий и сохранённая в щемящей сердце балладе, понемногу вернулся к реальности. Оглядел приунывших слушателей, заметил монету. Подозвав владельца, передал её со словами:
– Налей всем доброго вина.
А сам, перебирая струны, завёл песнь о небесной владычице Вирне, сердобольной госпоже, что однажды утешит все скорби, заберёт горести и обогреет милостью своей каждого несчастного страдальца.
