Истории приграничья - страница 89

– Мой друг, не знаю, что у вас произошло с этой красоткой, но даже отказ – не повод себя изводить. Поверьте, мне ведомо, о чём толкую. Я вдвое старше вас и опыт мой куда обширнее. Не раз я любил и, увы, не раз был отвергнут. Жестокий удар по самолюбию и крушение надежд ненадолго может сбить с ног даже закалённого витязя. Но время проходит – и стирает всё. Хорошее заканчивается, дурное забывается. Сейчас вам плохо, больно, обидно: дайте срок – даже это пройдёт. И коли примите вы неудачу с достоинством, доброе расположение духа скорее вернётся к вам!

На протяжении его речи лицо Мэи-Тарда все более застывало, превращаясь в маску, выражавшую ожесточение и скорбь. Опрометчивые злые слова уже повисли на губах. Но, когда граф умолк, Лин тяжко вздохнул и разом стал похож на смертельно раненого, покорно ожидающего конца.

– Вы мудры и великодушны, ваша светлость, – проговорил он, – но даже вам не понять… совсем недавно я сам не постиг бы подобного… Говорят, боги наделили меня даром изящно складывать слова – но я бессилен передать, что чувствую. Мои любовь и жизнь переплелись теснее гибких ветвей на узорах писцов и резчиков, и отныне их не разделить. Я без меры благодарен вам, граф, за ваши покровительство и участие, и всё же должно мне сказать, что в моём деле бессильны и многоумные советы, и злато, и заступничество. Оставьте меня моей судьбе, ибо мыслю, суждено сгореть мне в этом невероятном пламени…

Хмурясь, Альде-Суври глядел на понурого менестреля и раздумывал, как бы облегчить страдания молодого человека.

– Юному сердцу всякая преграда в любви видится неодолимой, а отчаяние – бездонным, – наконец, вымолвил он. – Сейчас вы глухи к моим словам, посему я пока что оставлю вас. Обратитесь с молитвой к богам или поспите, сделайте что-нибудь, что отвлечёт вас от тоски. Завтра побеседуем ещё.

Граф направился к выходу. Остановившись в дверном проёме, сказал напоследок:

– Ежели вдруг решите снова утопить горе в хмельном, воспользуетесь моим погребом – он полностью в вашем распоряжении. Покуда вы вновь не стали собой, настоятельно прошу: не покидайте дом.

Лин, не вслушиваясь в слова Альде-Суври, кивнул, только чтобы успокоить встревоженного дворянина. Сам же продолжал смотреть в огонь, ставший отражением того, что происходило у него внутри.

…Уже добрых полночи по неосвещенному особняку графа разносилось звучание арфы. Странная, непрерывно меняющаяся мелодия, то затихавшая до нежного шёпота фей, то грохотавшая раскатами драконьего рыка, отдавалась вибрацией в стенах, полах и потолках. В доме никто не спал, но ни единая душа не пыталась остановить менестреля. Вовсе не потому, что музыканту благоволил хозяин: люди впали в странное оцепенение.

Сам Бернат Альде-Суври в ночной рубахе сидел в кровати и смятенно вслушивался в удивительную музыку, наполнявшую его покои, завладевшую им и всеми слугами. Никогда граф не испытывал подобного и не понимал, что творится. От поистине магической игры менестреля он ощущал невероятное блаженство, неожиданно сменявшееся неизбывной тоской. Ему представлялось, будто он возносится высоко в звёздное небо, омываемый божественным светом, – а через мгновение граф с трепетом чувствовал кожей острые когти страха.

В темноте вокруг ложа сновали призрачные тени, из углов комнаты раздавались невнятные бесплотные голоса, тяжёлую завесу балдахина колебали чьи-то прикосновения. Чудилось присутствие чего-то непонятного, бесформенного, тёмного и неосязаемого, но, тем не менее, реального и могущественного. От этого бывалого воина бросало в озноб. Тяжело дыша, чувствуя, как кровь в венах пульсирует в такт рассыпающемуся серебру звуков, Альде-Суври силился и не мог подняться, дабы пойти к Мэи-Тарду и прекратить пугавшее и одновременно восхищавшее колдовство.