– У Нины взяла. Это мои, собственные. Мне отложенные.
– Почему ты мать по имени называешь?
– Многие так родителей называют! Что тут такого?
– Глупо это и как-то не по-человечески!
Лики пожала плечами и вдруг выпалила:
– Не родители они мне вовсе! Я вчера это узнала. В «Доме малютки» они меня взяли!
Она опустила голову, и слезы покатились по ее щекам…
Нонка изумленно уставилась на нее. У нее все слова словно вдруг разом вылетели из головы, и она сидела теперь, не зная, что сказать. Лика, отвернувшись от нее, вытирала слезы, шмыгая носом. Тикали ходики, за окном лениво взлаивала Найда, с реки доносился гул мотора спешащей в низовья «Ракеты»…
– Так ты из-за этого вчера так плакала? – заговорила наконец Нонка.
Лика молча кивнула.
– Как ты узнала?
– Бабка Петруниха сперва сказала. Она Вовку своего лупила, он ревел, как резаный, я и вступилась.
«Как вам не стыдно? – говорю. – Что вы его бьете, словно он вам не родной?»
Ну, она и давай кричать: «Ты-то, детдомовская, вообще помалкивай! Из милости тебя взяли Нинка с Петром на свою голову! Еще наплачутся от тебя!».
– Я, как услышала такое, онемела вовсе! Только стою и гляжу на нее… А она плюнула на землю, Вовку схватила и в дом к себе…
– И ты ей поверила? Вот дурная! – засмеялась Нонка. – Эта ж Петруниха вообще шарлатанка! Она гаданием и ворожбой занимается. Я видела: к ней даже из города приезжают. Ей врать – дело привычное!
– Не поверила я сначала… Подумала, что она так по злости сказала. Пришла я домой… А там мама с отцом. Они как раз с работы вернулись. Я рассказала им все… Мама посмеялась и сказала, как и ты, что нашла, дескать, кого слушать! Поцеловала меня… «Наша, – говорит, – ты дочка, и ничья больше!»
А я смотрю на нее и мне все страшнее делается: она врать-то не умеет совсем, по ней сразу видно, если она соврать пытается…
Отец – тот ничего не говорил, сидел только все и хмурился… Потом, правда, пошутил, что он, дескать, сам, лично, меня в капусте нашел!
Ну, посмеялись мы и разошлись кто куда.
Я во двор сперва ушла, а потом в комнату к себе вернулась, легла и читать стала. Читаю и слышу вдруг, как отец говорит маме: «А может быть, надо сказать ей, Нина, как оно на самом-то деле? Все равно ведь узнает правду от кого-нибудь, и тогда еще хуже выйдет!»
Я вскочила – и обратно, к ним! Отец даже чашку уронил – не думал, что я в доме. Смотрят они на меня, белые оба, и молчат…
Громкий стук в оконное стекло заставил Лику замолчать. Она закусила губу, встала и направилась к окну, однако Нонка опередила ее и быстро отдернула занавеску. Нестарый еще, крепкий мужчина с загорелым симпатичным и взволнованным лицом глянул на нее снизу вверх. Это был Петр Свирин, отец Лики. Нонка открыла окно.
– Наша – у тебя? – отрывисто спросил Свирин.
Нонка кивнула.
– Пусть выйдет!
Нонка снова кивнула и повернулась к Лике.
– Лика! Папа тебя зовет… Пойдешь?
– Не пойду! Скажи ему, пусть уходит!
Нонка повернулась к окошку. Похоже, Свирин все слышал. Его лицо казалось таким расстроенным, что Нонке стало жалко его.
– Дядька Петр! – заговорила она поспешно. – Вы заходите, у нас дверь открыта. Заходите, пожалуйста, я выйду, а вы разговаривайте, сколько вам нужно! Идите, Найда не тронет, она добрая!
Свирин кивнул и отошел от окна. Было слышно, как он идет вдоль стены дома. Прибежавшая из сарая Найда тявкнула на него пару раз и успокоилась, приветливо повизгивая. Нонка хотела встретить гостя, но Лика загородила ей дорогу.
