Они обескураженно рассматривали гору пепла, на месте которой ещё накануне стояла их гостиная. Женщина тридцати восьми лет и мужчина сорока двух, они пропускали мимо ушей болтовню следователя, а их сосед снизу в истерике вышвыривал из своей квартиры обломки потолка… Погода стояла скверная. Грязно-жёлтые листья уныло перекатывались по асфальту, прилипая к подошвам прохожих; изморось расписывала их лица смиренным оскалом. Природа постепенно умирала, как и маленький городок у моря, который теперь напоминал кладбище ещё живых людей. Автомобили в те дни ползли по улицам черепашьим ходом: патрули попадались на каждом шагу. В те дни вообще никто никуда не спешил, боясь оказаться под подозрением. Разве только домой, после захода солнца, когда воображение заигрывалось до пульсации в висках. Таким выдался конец тысяча девятьсот шестьдесят первого года, время перемен и «бунта тунеядцев», которые запустили горючие смеси во многие окна.
На сей раз они оставили без крыши над головой Марию и Владислава Коробовых…
Уже смеркалось, когда такси высадило супругов на северо-восточном побережье. Там, на отшибе, стояла старая двухэтажная гостиница. Это было самое скромное заведение такого рода, которое они могли себе позволить, и на исходе дня удача, наконец, проявила к паре благосклонность – ей досталась последняя свободная комната. В доме был праздник. Мария и Владислав отвертелись от приглашения за стол, но их квартплата затянула торжество до полуночи. Сами супруги не издали за это время ни звука. Они лежали на кровати, безмятежно смотрели друг на друга, и там, во встречном взгляде, каждый видел отражение собственных мыслей – чемодан, стоящий у стены, запертый и сильно запылённый. Коробов долго теребил на шее миниатюрный ключ от него, прежде чем поцеловал жену и велел ей включить свет.
Они справили свадьбу в феврале тысяча девятьсот сорок второго года. Прямо на арене цирка, где выступали акробатами. А спустя месяц Владислава призвали на фронт.
Супруги давали представление в составе своей труппы, когда за кулисами появился военный средних лет, лицо которого было им необъяснимо на тот момент знакомо. Директор цирка жал ему руку до посинения; другие артисты не давали мужчине прохода, но его мысли занимали только Коробовы. Визитёр не сводил с дуэта глаз до конца выступления, однако при встрече был немногословен: передал Владиславу предписание о его переводе под своё начало, профессионально оценил их с Марией трюкачество и после поклона удалился. Супруги вновь встретили этого человека на отбитом Красной армией вокзале и не поверили глазам. Облачённый в синий бархатный фрак, с цилиндром на голове и надвинутым на нос пенсне, выбритый и надушенный – персонаж словно сошёл с рекламного плаката. Жмурясь от прожекторов, он воодушевлённо разглагольствовал под сводами медицинского шатра, и детский смех в те мгновения разносился далеко за его пределы.
Теперь Коробовы разглядели в старшине Фёдоре Вяземском «великого и несравненного» Господина Фантазио, о котором тогда писали все газеты. Супруги знали, что в прежние годы он руководил Смоленским государственным цирком, держал за собой авторитет человека образованного, обладающего влиянием, щедрого и обязательного – человека с большой буквы. Знали они и то, что в августе сорок первого почти вся труппа Вяземского сгинула под руинами того самого цирка.
