– Слушай, а то наш «кум» подполковник Семёнов похож на…
– На «Волка Ларсена», – засмеявшись согласился Иван, и на следующий день вручил Владимиру «Преступление и наказание» Достоевского.
– Это ты это меня для чего воспитывать вздумал? Это же очень скучно, я в школе читал, – попытался отмахнуться Владимир.
– В школе, скорое всего, ты совсем не то читал, – усмехнулся Иван.
– Как это, не то?
– Теперь увидишь, – заинтриговал Иван.
Владимир пожал плечами и решил довериться. Тем более, что простая романтическая событийность, которая поначалу была сладка, честно говоря, стала слегка приедаться от бесконечных повторений одного и того же в разных вариациях; всегда – только любовь на фоне борьбы только хороших людей только с плохими на фоне тяжёлых жизненных обстоятельств. Всё это понятно, только на истинную жизнь похоже лишь в первом приближении.
И тогда друзья поспорили почти до ссоры.
Дело было вечером перед отбоем. Владимир дочитал и заявил, что «ерунда всё это» и даже слегка хлопнул увесистым томиком по столу перед удивлённым Иваном.
– Чего ерунда? Достоевский ерунда?
– Ну, и что…
– Достоевский?!
– Что ты заладил! Достоевский…, Достоевский, – вслед за Иваном распалился Владимир, – ты сам посуди, этого Раскольникова даже жалко. Убил, понимаешь, старуху – процентщицу. Экий молодец! Так это же убийца кровавый, мерзавец, палач! Таких нервных сук давить надо, а не сопли разводить вокруг содержания его богатого внутреннего мира! Да, где твой Достоевский такого убийцу видел?
Иван озадаченно хмыкнул и начал пространно мямлить про «модификацию морали», про творческие методы в литературе. Владимир не стал долго это слушать:
– Я понимаю, – подразумеваешь разницу в развитии, – он постучал пальцем себе по лбу, – только не убеждай меня в вещах очевидных, Иван. Напридумывал твой Достоевский лишних проблем, которые сейчас мало кого волнуют. Да ещё пишет так длинно и скучно. Может, в его время всё это вызывало интерес у таких же, как и он, сумасбродов, а сейчас всё проще и быстрее. Эпоха не та, и люди изменились. Сейчас, если ты вор, предатель, убийца, значит – враг. Достоин – лишь общенародного презрения и смерти. И зачем тут ещё какую-то философию разводить, если дело и так яснее ясного?! Отстал от жизни твой Достоевский. И вообще, правду ли он пишет? Сам посуди, нормальный бы грабитель барахло бы продал и дал дёру. Потом всё бы прокутил и опять – на дело с топором. А этот всё ходит и мается. Всё это, знаешь, не по жизни. Если ты нормальных уголовников не видел, так сходи, посмотри, вон у нас в зоне целый барак. Где ты там Раскольникова сыщешь?
Иван больше не стал спорить на эту тему. Но видно было, что он, хотя и удивлён таким напором необычных откровений, но, вместе с тем, не сильно ими обижен.
Порядки лагерной жизни для Владимира скоро стали превращаться в привычки. Сидеть в конторе было тоскливо, и он с охотой брался за разную случайную работу. Однажды, подменяя прихворнувшего офицера, ему поручили участвовать в регистрации трудармейцев, прибывших с очередной колонной.
Людей, перемёрзших от мучительных переходов и переездов на конных подводах, согнали на плац перед конторой на только что выпавший снег и начали по одному загонять в контору. К началу зимы холодина завернула всерьёз с морозцем и пронизывающим ветром. Переселенцы, те кому повезло уцелеть после этапа, толпились, то и дело налегая друг на друга, чтобы скорее попасть в тёплое помещение, чтобы потом оттуда скорее попасть в кое-как натопленный барак. У самых перил конторы перед входом едва не разгорелась драка. Охранники в дублёнках и тёплых валенках с матерщиной расталкивали полуживых людей, махая винтовочными прикладами. После нескольких вскриков тех, кому досталось, наконец, воцарился порядок. Люди стали по одному заходить в контору, не оттесняя стариков и женщин.
