История Далиса и другие повести - страница 8

Он был невысок, сед, бледен, заметно припадал на левую ногу, и говорил медленно, словно проверяя каждое слово. «Подумаем, – продолжил он, и слабый румянец проступил на его лице. – Саша многое успел в этой жизни. Был хорошим сыном, – при этих словах мать Звонарева согласно кивнула головой в черном платке, – любящим мужем, заботливым отцом… Прекрасно работал… Но с некоторых пор его жизнь наполнилась новым содержанием. Оно не отменяло его любовь к близким – напротив, придавало ей еще более глубокий смысл, новую, если хотите, красоту и новую радость. Что с ним случилось? – спросите вы. Я отвечу. В нем родилось сознание присутствия в нашей жизни… – тут он примолк, обвел всех внимательным взглядом светлых глаз, вдохнул и выдохнул, – …Бога. Бог даровал Саше эту жизнь, Бог забрал его, и Бог уготовил ему другую жизнь, в другом веке и другом мире».

«Лучше бы, – вполголоса произнес кто-то, – дал бы ему еще лет сорок этой жизни». «Не знаешь, – шепнул Артемьев Антипову, кивком головы указывая на человека у гроба, – кто это?» «Из новых Сашкиных знакомых, – ответил Антипов. – Павел Сергеевич его зовут». «Да, – с печалью проговорил Павел Сергеевич, – сорок лет было бы замечательно… Но я верю… новая жизнь, в которую он вступил, наполнена таким прекрасным светом, такой радостью и таким покоем, что Саша будет там бесконечно счастлив».

Потом словно закрутилась старая пластинка со стершимися от бесконечного повторения словами. Какая утрата. Спи спокойно. Мы тебя никогда не забудем. В наших сердцах. Гроб накрыли, тремя винтами привинтили крышку, бездыханное тело Саши Звонарева опустили в могилу, и все с чувством облегчения и неловкости от того, что они еще живы, отправились на поминки. Тошно было Артемьеву. Какой смысл во всех этих словах? Что значит – спать спокойно? И без этого напутствия Звонарев уснул таким сном, что выстрели под ухом у него пушка, он не очнется. А обещание никогда его не забывать? Господи, Боже мой, от смерти до девяти дней, от девяти дней до сороковин, если вспомнят несколько раз, – уже хорошо. А чем дальше, тем реже будет всплывать в памяти исчезающее имя, вслед которому вспомнится его обладатель, вызвав угрызения совести и неуверенную мысль, что надо хотя бы позвонить и справиться, как там они. Но неловко может получиться. Вполне возможно, уже нет в живых родителей, а вдова вышла замуж. Потом. В день, в который. Если бы вспомнить еще, когда.

Он выпил поминальную рюмку, поковырял салат, отложил вилку и оглянулся. По левую от него руку утирала платком глаза пожилая женщина в темно-серой кофте; справа сидел Антипов, рядом с которым он увидел Павла Сергеевича. Сквозь общий, пока еще негромкий шум Артемьев слышал, как Антипов излагал соседу свое суждение о религиозном возрождении России. Сейчас, говорил Антипов, не забывая наполнить свою рюмку, предложить Павлу Сергеевичу, промолвить в ответ на отклоненное предложение: «ну-ну», и выпить, – сейчас о себе едва ли не каждый скажет, что верующий. Пруд пруди. Сверху донизу все крестятся, все молятся, у всех на Пасху куличи, а на Троицу – березовые ветки. Красота! И церквей, как при царе, а то и больше. А жизнь как была полна всякой гадости, вранья, жестокости, насилия – такой и осталась. И выходит, что либо вера – это самое пустое и никчемное дело, либо верить надо как-то по-другому. Павел Сергеевич окинул Антипова внимательным взглядом. А существование Бога, сказал он, вы, я надеюсь, не отрицаете? Тут Артемьев не выдержал. Постой, постой, придержал он открывшего было рот Антипова. Возможно, проговорил он, в создании жизни – от «божьей коровки» до человека – участвовала какая-то высшая сила. Космический разум. Творец. Повелитель Вселенной. Первопричина. Бог. Какая разница. Но, будучи создана, в дальнейшем – от пра-пра времени до нашего двадцать первого века – жизнь двигалась своим ходом, по своим законам – примерно так, как растет дерево. Он добавил: и как оно умирает. И человек, быстро и горячо говорил Артемьев, появляется, растет, к чему-то стремится, суетится, страдает, подличает, голосует за изолгавшихся депутатов, за президентов, из которых один пьет, другой врет, идет на войну, стреляет, убивает, рожает детей, – и так по кругу, вроде цирковой лошади, бежит и бежит, пока в нем не прекратится дыхание, и он не упадет замертво, так и не поняв, зачем бежал, зачем жил. По нынешнему поветрию его и в церковь занесло, и он убедил себя в том, что стал верующим. Но и это, мрачно заключил Артемьев, так же бессмысленно, как и все остальное. Видите ли, начал Павел Сергеевич, и Антипов откинулся на спинку стула, чтобы не быть помехой их разговору, – ваше отчаяние… а ведь это истинное отчаяние, я вижу! оно, как ночь перед рассветом. Какой рассвет, болезненно поморщившись, перебил его Артемьев. Тьма вокруг. Бездна, которая вот-вот меня пожрет и перед которой я стою один-одинешенек. С участием взглянув на него, Павел Сергеевич покачал головой. Какое заблуждение! Вы просто не знаете, что вы не один. Не знаете, что у вас есть Отец. Артемьев усмехнулся. Мой отец давно умер. Не надо утешений. Я уйду с воспоминаниями о нескольких счастливых днях – но так и не поняв, для чего я появился на этом свете.