Машу прописали в четвёртом общежитии универа…
– Там, если коменда не сменилась, то всё отлично будет, – говорила она, оптимистично шагая по заснеженной аллее студгородка.
– Всё отлично будет, если у них комнаты найдутся, – хмуро возразил Максим.
– Комнаты всегда у них есть. Резервные. Мне Саша рассказывал. На всякий случай. Вдруг иностранцы какие-нибудь приедут, или комиссия учёбу проверять. Ты, главное, в глаза ей не смотри. Ты на людей смотришь, как на отстой какой-то.
– Они и есть отстой. Особенно взрослые…
Не слишком ли радикальное мировоззрение для человека, полчаса назад въехавшего головой в сугроб?
Их приняли ни за иностранцев, ни за комиссию; их приняли за обыкновенных любовников.
– Мы брат и сестра, – сказала Маша, прекрасно зная, каким будет следующий вопрос.
– А почему фамилии разные? – спросила неизменная комендантша общежития номер четыре.
– Я замужем была, – быстро произнесла девочка. – Потом развелись, а я фамилию мужа себе оставила.
– Дитё, – комендантша сверлила её глазами-шурупами поверх толстенной оправы очков, – ты кому мозги компостируешь?
– Пошли отсюда, – обронил Максим, и шулерским жестом выдернул паспорта из цепкой пятерни бывшей вахтёрши.
– Почему она мне не поверила? – жалобно спросила Маша, выйдя на крыльцо.
– Потому что ты молодая красивая и свободная, – охотно разъяснил Максим. – А она – старая, уродливая и двумя семьями обвешанная. Ты ничего не заметила?
Маша нахмурилась.
– Где?
– Там, в общаге, – Макс кивнул за спину.
– Не-ет.
– У неё стёкол в очках нет, понты сплошные, – он вскинул руку, взгляну на часы. – Мне на работу пора. Придумаешь чего-нибудь – звякни…
– Подожди, – сказала Маша каким-то сонным голосом, рассеянно смахнув снежинку с длинных ресниц…
…Сумеешь выскользнуть из прожорливой пасти прошлого, – полдела, считай сделано. В таких случаях большущая глупость, лишать себя объектов, которые о пасти той напоминают. Казалось бы, всё налажено, изъяты все элементы позорного прошлого, а вот выскакивает, соответствуя лучшим традициями дешевой драматургии, в самый неподходящий момент, какая-нибудь миленькая безделушка, например, сувенирная матрёшка, и всё старания насмарку, хоть плачь.
Центральные районы больших городов чреваты подобными сюрпризами, подобными пыльной белой суфлерской будке, откуда прямым ходом можно попасть на ярко освещённую сцену, прямо в оглушительный шквал зрительских аплодисментов. Поклон. Ещё поклон. Цветы от девочки в нарядном платьице. Всё, можно уползать обратно в будку…
– Я тебя здесь подожду, – сказал Максим. Сестра кивнула, согласившись машинально. На верхней ступеньке крыльца переговорного пункта, спохватилась, взмахнула руками, едва не выпустив свою зимнюю гордость – муфту.
– Продрог совсем, пошли внутрь, там тепло!
Замотав головой, Макс отвернулся от многочисленных зеркальных дверей, отразивших и его, и Машку, и центральную улицу большого города, довольно оживленную, несмотря на мороз…
Не было ничего хорошего в междугородном, международном, недавно, между прочим, отремонтированном переговорном пункте. Брат и сестра приходили сюда для разговоров с матерью, напоминавшей о себе из неизвестности. Маша, ещё не излечившаяся от любви к родителям, таскала сюда Макса с большим энтузиазмом, как будто была уверена, в том, что однажды, одна из полусотни кабинок откроется, и изнутри выйдет и мама, и папа, и все атрибуты праздника под названием «полноценная, крепкая семья». Праздник так и не вернулся. Однако переговорного пункта Максим избегал совсем по другим причинам…
