С момента, когда Макс увидел замерзшие слёзы на ресницах сестры, вчера ещё бывшей подростком, Маша не произнесла ни слова. Слушала его злые отчитывания, блуждая взглядом больших синих глаз по обстановке убогой кухни; несколько чаще взгляд останавливался на газовой плите, заставленной кастрюлями и сковородками, на газовой плите. «Ты голодна?», – рявкнул Макс, где-то в районе десяти часов. Она быстро и коротко кивнула, смешав густые русые кудри, ненароком предъявив старшему брату целый набор образов-свидетелей преступлений. Местом преступления были их родительская семья…
Ребёнком, её никогда не укладывали спать в определённое время, ждали, когда уснёт сама, перед телевизором, или же в куче игрушек. Интересно, откуда в девочке столько своенравия? Интуитивно Максим чувствовал затаённый страх матери, граничащий с ужасом («Чуть что не так – сразу поджигает!»), но ничего не поджигалось, ничего не воспламенялось, и этим самым Маша выдавала свою неправоту в бессмысленных стычках с родителями. Отец отличался бесцеремонностью, не чурался примитивных наказаний для дочери, и сотни раз обещал отрезать «длиннющие патлы к чёртовой матери, чтоб не орала, на всю хату как резанная!». В такие минуты Маша начинала визжать, действительно, как резанная, оберегая свои волосы, обнимая их обеими руками, не зная, откуда ждать атаки тяжелых портняжных ножниц. Дело доходило до ультиматума, или терпи, или ходи стриженой. Маша терпела. И почему-то не желала сама браться за расческу. В глазах стояли слёзы, дрожали детские губы, – от боли, а не от обиды. Зато потом, когда всё заканчивалось, она уверенно вырывала расческу из материнской руки, и могла допоздна сидеть перед зеркалом, и играть со своими длинными волосами, уже приведёнными в порядок. Она учила своих подружек расчесывать саму себя. Ни у кого в их дворе и в её классе не было волос такой длины. Искусству расчесывания она учила своего старшего брата. От корней. И далее, придерживая рукой, чтоб не потянуть невзначай. Машка, подожги хоть что-нибудь, хоть вон учебники на столе лежат, или лучше дневник с «неудом» по поведению или «двойкой» по географии. Ну, чего тебе стоит, Машка? Ты ведь как зажигаешь – щёлк! – и гори всё синим пламенем, все беды и несчастья, что выпадают на судьбу учащихся средних классов…
Очень сильно похожа на мать, говорили говорливые бабушки, всё это внешне, сугубо внешнее сходство. Через десятилетия, через какого-то Богом забытого древнего предка настиг редкий дар русоволосую красавицу, чаще – слишком сосредоточенную и увлечённую, реже – весело смеющуюся.
Русалка с умным лицом, говорил отец, и получалось, что другие соблазнительницы с рыбьим хвостом, обитательницы древних водоёмов, – дуры набитые, ни читать, ни писать не умеют.
Маша очень рано научилась и тому, и другому. Симпозиумные доктора рекомендовали искать для девочки долгоиграющее увлечение, – чтение стало тому подобным, но не могло увлекать круглосуточно. Быстрому забыванию подверглось вышивание вкупе с рисованием. Та же участь постигла другие виды рукоделия. Осторожными, робкими шагами в их квартиру пробралось чёрное, основательно потрёпанное в чьих-то ухажива-ниях пианино с вечно расстроенным фа-диезом во второй октаве. Как назло самые тяжёлые элементы благородного инструмента были сделаны из тугоплавких материалов…
– Чтоб дома сидела, двери никому не открывала и никуда не выходила!
