История дождя - страница 37

Но в те дни, как только вы сочетались браком, то попадали в Святой Тупик, и в Ирландии священники решили, что как только мужчина вошел в женщину, то Выхода Не Было. Вагина была смертоносным таинственным борцом, который мог провести захват за шею – ну, говоря метафорически, – и тогда, парни, вы по-настоящему застряли.

Это Будет Тебе Уроком – в то время таково было назидание Номер Один.

И Назидание Номер Два: Бог терпел и нам велел.

И так, Без Выхода, после сентябрьских наводнений в том году (Книги 359–389, «Old Moore’s Almanack»[201], тома 36–66) и поимки Лосося весом 32 фунта[202], Дедушка, как говорит Джимми МакИнерни, устроил последнюю встряску.

Мой отец высадился на берег в мае. Он выплыл после четырнадцати часов родовых мук и еще не был осушен от околоплодных вод, когда Дедушка Авраам появился в родилке – как неожиданный шторм, – выдвинул суейновский подбородок, рассмотрел свое единственное потомство мужского пола и спросил: каков его вес?

И в тот момент, как щепотку соли, он передал сыну Невозможный Стандарт.

Он дает сыну имя Вергилий.

Истинная правда.

Вергилий.

Авраам сторонится святых, и когда его просят назвать второе имя Вергилия, он думает лишь миг и отвечает: Фесте[203] (Книга 888, «Двенадцатая Ночь», У. Шекспир, Оксфорд Классикс).

Могло быть и хуже.

Могло быть Уом[204].

– Фестер? – Сидящий на передней церковной скамье Клемент Киттеринг поднимает бровь. (Киттеринги считают, что ирландцы в целом Бесспорно Странные, но часто Довольно Очаровательные, а этот возбуждающий любопытство Авраам стал местным жителем, превратился в ирландца.)

– Нет, дорогой. Фесте.

Момент крещения завершен. Дедушка пугает Бабушку, забирая ребенка у нее. Быстро стуча кожаными ботинками, несет моего отца по проходу, как награду, выносит на площадку из гравия перед входной аркой и поднимает к неласковому небу графства Мит.

Можно подумать, Авраам верит, что старый Преподобный не сможет остаться в стороне, а размашистым шагом пройдет через уголья Чистилища, испещренные языками огня, чтобы лицезреть нового Суейна и понять, суждено ли ему Занять Выдающееся Место в святом мире. Авраам держит своего сына, а позади счастливого отца из церковных дверей вытекает, как бормочущая река, поток присутствующих при крещении. Они собираются возле парадного входа, и ребенок, Да возлюбит его Бог, не плачет, не плачет, но внимательно выглядывает из замысловатых кружев, которые кажутся одеянием крошки-священника, которое Маргарет сделала для младенца. Его веки как бы трепещут от легкого бриза, запутавшегося в кружевах. И затем громко, чтобы было слышно и Преподобному, и всем и каждому, Авраам торжественно возглашает:

– Этот мальчик никогда больше не войдет в церковь.

Дядя Ноели, который был не дядей, а кузеном, каждый вечер одевался в то, в чем хотел встретить свою смерть. Однажды он проснулся утром со святым ужасом. (Это было, вероятно, из-за дурацких густых деревьев, выросших вокруг его дома unbeknownst[205], как говорит Шон Хейс. В наших местах вы услышите такие слова, оставшиеся после Шекспира. Unbeknownst. Unbeknownst для самого себя, Департамент разрушил сельский пейзаж с соснами. Unbeknownst собирается сделать то же самое с ветряными мельницами.) Так вот, Дядя Ноели проснулся в жуткой панике – ведь на нем были дырявые трусы мышиного цвета и нательная рубашка, – отправился к Патрику Боерку