– Бежать надо, тётя! Драпать, и как можно скорей! Просто так эта война не кончится. Бить нас будут. Волынских немцев уже выгнали, как собак, из их домов, вон они скитаются по чужим людям, места не могут найти. Скоро и до нас доберутся. Я, как война началась, сразу снёсся с дядей Христианом, чтоб он помог мне документы выправить. Вот только своим старикам не могу того же внушить.
Иванова жена Элизабет, словно оправдываясь, сказала видно не раз уже сказанное:
– Да мы что ж! Мы старики! Здесь родились, здесь и помрём. Хоть и нет у нас ничего стоящего – одно барахло – а своим горбом нажито. Как бросить?
– Вот начнётся заваруха, ещё и отберут у вас всё и не станут разбирать чем нажито. Немец? На тебе, немецкая морда, по морде! С немцами ведь воюем! Вся ненависть на нас обернётся! Неужели непонятно?!
– Да ладно уж, Альфред. Что всем, то и нам. Вы молодые, поезжайте, а нам – что Бог пошлёт.
– Вы бы уже в тысяча девятьсот шестом году могли уехать с дядей Христианом! Вон он как живёт! Дом в два этажа, собственный авто с шофёром. Эх вы, лапти!
Ох и умный Альфред, ведь верно чувствовал. Под Рождество шестнадцатого года только и разговоров было, что немцев выселят с Волги и пешком отправят в Сибирь.
Сомневающиеся говорили:
– Не может этого быть. Сама царица немка, она не допустит.
– Да в царице-то всё и дело. Говорят, она немецкая шпионка, все военные планы немцам выдала, из-за неё все поражения русских и вся злоба на нас, немцев.
Приехал Альфред:
– Ну что, бумаги я все получил. Надо ехать.
– Подожди, Альфред, может война скоро кончится.
– Поздно, поздно будет!
После нового года слухи поползли ещё страшнее. Говорили, что в Екатериненштадт прибыл особый жандармский отряд, который будет выгонять немцев из их домов. А второго февраля, действительно, подписал царь указ о ликвидации немецких колоний и выселении их жителей в Сибирь.
Спать ложились, не раздеваясь. Договаривались, куда бежать, если начнётся погром. В таком напряжении прошёл целый месяц, а потом, как гром среди ясного неба, царя скинули! Вот это да! В Покровске, в Екатериненштадте митинги под красными знамёнами. Надежд было много, да только война так и не кончилась. Эдуард домой не приехал. Всю весну пробатрачила в поле на Ивана. Летом Иван опять получил от Эдуарда письмо из Тифлиса. Тот жаловался, что не имеет никаких известий о жене и сыне и вновь просил разыскать их и позаботиться о них до своего, теперь уже скорого, возвращения.
В июле приехал Альфред:
– Ждать больше нельзя. Думал я, что самое страшное – это война, а теперь вижу – есть кое-что пострашнее, называется русская смута. В Петрограде социалисты пытались захватить власть. Правительству пришлось стрелять по толпе. Убито много народу. Бежать, бежать, чтобы не попасть в эту мясорубку! Я решился: еду через Владивосток. Дом мой продайте, как сможете. Деньги себе возьмите.
Стало ясно: день разлуки, так долго ожидавшийся, настал.
Альфред уехал через неделю. Провожать его в Саратов ездили и Иван, и Элизабет. Вернулись подавленными:
– Ну что, старуха, кофе пить будем, или уже не стоит: кофе пить не стоит, работать не стоит, жить не стоит… Одни остались, как псы старые. Зачем работали, зачем наживали, зачем хапали, людей обирали, чёрту душу закладывали? – заплакал старик.
А какой там старик – пятьдесят три года всего.
Страшно стало жить. Хотели хлеб продать на базаре – передумали. Впереди неизвестность, а хлеб – это хлеб. Без всего можно, а попробуй без хлеба! А тут слух – отбирать будут. Да! Говорят, на Украине продотряды, посланные Временным правительством, из пушек по деревням стреляли! Значит, мы спрячем похитрей. И войне конца не видать. Сколько семей уже в Розенгейме родных своих оплакали! Может, она сейчас обедает, а Эдуард её в предсмертных муках корчится.
