Шли дни, лето уходило, наступала осень, мы вновь отправились с отцом на охоту, но в этот раз я должен был убить животное. Безумный страх – это все, что я чувствовал. Я не могу передать те ощущения, что испытывал, когда отец заявил мне это за завтраком. Мать, стоявшая у стола, побледнела, и полотенце, что она взяла в руки, упало из ее ослабевших пальцев. Бледная, как и я, она медленно повернулась к столу, где уже собиралась вся семья. Посмотрев сначала на меня, затем на мужа, она хотела было что-то сказать, но потом в ее глазах блеснула печаль и обреченность. Мы оба знали, что он не послушает ее. Отец твердо решил сделать из меня мужика, как он выражался. По утрам я бегал, отжимался, хотя мне и не нужно было бы это делать. Я и так колол дрова, убирал в сарае, таскал различные вещи и прочее, что просили сестры и мать, но против воли отца не пойдешь. Иногда мне казалось, что отец не любит меня, но, включая рациональную часть разума, я понимал, что это вовсе не так. Это все из-за того, что он давил на меня своим влиянием. Он хотел обеспечить мне и семье хорошую жизнь, я не виню его за это. Но со своим страхом и добрым сердцем я не мог убивать животных. По сути, вообще-то, очень тяжело вообще направить пушку на человека и спустить курок, даже если этот человек – тебе враг, или тебе так сказали, что он враг, что ты должен его убить, чтобы спасти себя и страну, или ради какой-то еще великой цели. Возможно, вам не понять: когда жил я, шли почти бесконечные войны, поэтому мало кто из мальчиков и молодых людей не сражались на фронтах по всей стране. Пожалуй, только младенцы, да и то им тоже не везло, они умирали либо от голода, либо от болезни, либо их убивали…
Но вернемся к охоте. Завтрак прошел молча, сестры и мать только переглядывались друг с другом. Я знал, что в глазах сестер я выгляжу несчастным младшим братиком, они жалели меня, а мать жалела нас всех и любила, в том числе и отца. Доев завтрак, все встали, отец пошел собираться, как и в прошлый раз, он сказал мне то же самое.
Я ушел в свою комнату. Как и в тот раз, я дрожал от страха и ужаса, меня тошнило, хотелось окаменеть, чтобы не чувствовать того, что поднималось во мне. Говорят, мужчины – от природы охотники, потому что ищут и завоевывают как крепости, так и женщин, видно таковым я не являлся, и вряд ли стану таким… И я не ошибся в себе, иногда мне думается, что, видно, что-то перепуталось в процессе моего рождения, и я родился мальчиком, вместо того чтобы быть девочкой или вообще не рождаться. Потому что и девочкой я был бы плаксивой и ни в какое сравнение не шел бы со своими сестрами. У нас в роду слабаков нет, я не хотел бы быть первым – ни в том, ни в ином облике. Как и в прошлый раз, услышав голос отца, я побежал в сени, сестры уже занимались домашними делами и не видели того, как я истерически впихиваю ноги в сапожки и натягиваю поверх рубашки безрукавку. Только мать внимательно тайком смотрела на меня, я видел ее силуэт краем глаза, но сделал вид, что не заметил ее. Выбежал из дома, потому что если бы я обернулся, я не знаю, что бы увидел: слезы, смешанные с отчаянием, или грусть с обреченным пониманием того, что она ничего не может сделать. Я не смог бы выдержать этих печальных глаз, таких же, как и у меня, я бы наверняка бросился к ней и расплакался, но нет, я не мог, не смел. И вот мы опять идем с отцом к лесу, холод сковывает меня, руки коченеют, и сам я холодею. Высокая, широкоплечая фигура отца впереди, и я – щуплый, маленький, идущий позади него, жалкий, одинокий и ненужный кусок мяса, такого же мяса, за которым мы идем в лес сейчас, в его чащу. Тишина. Осенние листья уже падают с деревьев: желтые, красные, багровые, а желто-зеленые еще висят и колеблются на ветру. Вечно зеленая хвоя, и та желтеет и падает на землю, покрывая ее вместе с листочками ковром. Отец остановился и, подняв руку, тихо шепнул:
