Мне так и не удалось отыскать ответ, и я все реже брал в руки небольшую книгу в черном переплете. Сейчас она пылилась на полке, среди своих собратьев. Так что же мне теперь сказать дочери? Что для Всевышнего моя так называемая болезнь была чересчур банальной и приземленной? Что единственный, кто виноват в этом, – я сам, мой выбор и прожитая мною жизнь?
Нет, возможно, когда-нибудь потом, но не сегодня. Я не ответил ей, а лишь слабо качнул головой и сделал вид, будто заснул.
* * *
Она просидела у меня до тех пор, пока не стихли звуки на первом этаже. Читала она быстро, и я вслушивался в шелест переворачиваемых страниц и в шорох ее муслинового платья. Вероятно, книги пленили ее подобно тому, как меня самого пленила кровать, хотя Шарлотта была достаточно умна и ей следовало бы заранее понимать всю обреченность своего положения. Ученость представляла собой излишнюю роскошь для нее, а добытым знаниям все равно не суждено найти применение просто-напросто оттого, что она была дочерью, а не сыном.
В этот момент ее прервали. Дверь распахнулась, и я услышал быстрый стук шагов.
– Так вот ты где сидишь. – Тильда строго посмотрела на Шарлотту. – Пора спать. – Она будто отдавала приказ: – Помой посуду после ужина. И приготовь Эдмунду чай, у него разболелась голова.
– Хорошо, мама.
Шарканье ног. Шарлотта поднялась и положила книгу на тумбочку. Ее легкие шаги по направлению к двери.
– Доброй ночи, отец.
Она исчезла. Тильда принялась расхаживать по комнате, раздавив принесенный Шарлоттой покой. Она подошла к печке и подбросила угля. Сейчас ей все приходилось делать самой, служанку давно уже переманили, и теперь Тильда взяла на себя ежедневные заботы по растопке огня. Она не пыталась скрыть страданий, которые доставляли ей эти хлопоты, скорее наоборот: громкими вздохами и тихими стонами она постоянно подчеркивала это.
Покончив с углем, Тильда замерла, однако едва тишина вновь начала обволакивать меня, как жена привела в действие свой вечный оркестр. Мне даже глаза не требовалось открывать, я и так знал, что она, встав возле печки, дала волю слезам. Прежде я уже неоднократно становился свидетелем подобного, а звук этот ни с чем не спутаешь. Аккомпанементом ее рыданиям было веселое потрескиванье угля. Я повернулся набок и вжался ухом в подушку, в надежде приглушить звуки, но тщетно.
Прошла минута. Вторая. Третья.
Наконец она сдалась и в завершение своей скорбной серенады принялась громко сморкаться. По всей видимости, Тильда поняла, что и сегодня ей ничего не добиться. Теплая слизь с громким, почти механическим фырканьем вытекала у нее из носа. Тильда всегда была такой – ее тело всегда выделяло много жидкости, причем не только слез. Лишь там, внизу, она оставалась прискорбно сухой и прохладной. И тем не менее она родила мне восьмерых детей.
Я накинул одеяло на голову: мне хотелось спрятаться от этих звуков.
– Уильям, – сухо проговорила она, – я вижу, что ты не спишь.
Я старался дышать по возможности ровно.
– Я вижу это. – Она заговорила громче, но двигаться мне не хотелось. – Тебе придется меня выслушать. – Она особенно громко шмыгнула носом. – Я была вынуждена рассчитать Альберту. В магазине пусто. И мне пришлось закрыть его.
Нет. Я дернулся. Магазин закрыт? Пустой. Темный. Магазин, который должен был кормить всех моих детей?
Должно быть, от ее взгляда не укрылось, что я пошевелился, потому что она подошла ближе.
