На тот момент эта личная выставка стала самой большой для скульптора, но, вопреки надеждам, немедленной славы не принесла. Возможно, все дело в том, что празднествам открытия сопутствовал дождь, а световые представления и выступления танцоров привлекали зрителей куда больше? Когда Роден пожаловался Жану Лоррену, что мимо его павильона едва ли кто-то проходит, поэт согласился: «На авеню Монтень не видно и кошки».
Но дальновидные поклонники искусства знали, что Родена пропустить нельзя. Один из учеников скульптора заметил, что те, кто пришел в день открытия, явно интересовался искусством больше, чем друг другом. Вскоре молва разнесла весть о необыкновенных – эротических, исковерканных – формах, и через пару недель Роден уже приветствовал в своем павильоне Оскара Уайльда, семейство будущего президента Германии фон Гинденбурга и танцовщицу Айседору Дункан. Когда заглянул молодой фотограф Эдвард Стейхен и увидел Родена возле «Памятника Бальзаку», он загорелся идеей сделать портрет скульптора.
Дункан настолько покорил Роден, что она защищала его творения перед зеваками, которые подчас ворчали: «И где здесь голова? А рука где?» – «Неужели вы не понимаете, что дело вовсе не в этом – это же символ, отражение идеальности жизни!» – горячилась танцовщица.
Вскоре Роден получил хорошие новости от критиков. Эссеист Рудольф Каснер объявил его «самым современным среди живущих ныне художников». «Истории нужен лишь он один. Не лишено смысла сказать, что искусство родилось в Греции, выросло у Микеланджело и умрет после Родена. Он буквально “создавал эпоху”».
Не меньше восхищались выставкой и две подруги – Вестхоф с Беккер. «Я ходила вчера, пойду и сегодня, эти дни буквально стали новой вехой моей парижской жизни, – писала Паула Беккер друзьям в Ворпсведе, убеждая их посетить выставку. – Роден с невероятной силой познал и отразил “саму жизнь и ее дух”. Для меня он сравнится только с Микеланджело, а в некотором роде даже ближе. Стоит жить, пока такие люди есть на земле».
Выставка вдохновила молодых женщин, и в Ворпсвед тем летом они вернулись с полными идей головами.
Люди стекались со всего света, чтобы взглянуть на первую Всемирную выставку нового тысячелетия, но некоторые художники бунтовали против величайшего события и стремились отгородиться от общества. Одним из таких мест уединения стала деревушка Ворпсведе в Нижней Саксонии, где домики с соломенными крышами кутались в бесконечные поля.
В середине 1880-х студент дюссельдорфской Академии художеств Фриц Макензен каждое лето приезжал в Ворпсведе, чтобы писать залитые солнцем пейзажи. Серебристые березы соседствовали здесь с черными от торфа озерами. С деревьев осыпались зрелые яблоки. В этом месте возрождалась душа, истощенная стремительным потоком жизни в большом городе и тоскливым формализмом художественной школы (в то время в искусстве властвовал моральный реализм, и часто о нем отзывали пренебрежительно). Вскоре Макензен заманил в Ворпсведе и своих друзей из Дюссельдорфа, Генриха Фогелера и Отто Модерзона, пообещав, что деревня крестьян и собирателей торфа подарит им возрождение.
В 1889 году все трое решили не возвращаться больше в город, и так родилась коммуна художников. Люди ехали сюда в надежде, что на благотворной почве их собственный талант тоже даст ростки. Единственным учителем ворпсведцы признавали природу – облака над головой дают не меньше знаний, чем кисть в руке.
