Оставалось ещё довершить срок его одиннадцатого консульства. Для этого он выбрал человека, чей выбор сделал ему честь. Это был Луций Сестий, бывший квестор Брута во время битвы при Филиппах, который всё ещё свято чтил память своего несчастного полководца, бережно храня его портрет и даже однажды показав его Августу, говоря о нём с особым почтением и при каждом случае выражая глубокое уважение и восхищение его доблестью. Справедливость императора, который, далёк от того, чтобы считать непоколебимую преданность памяти врага поводом для ненависти и мести, напротив, вознаградил её высшим достоинством, восхитила всех, особенно сенат, где ещё сохранялись симпатии к прежним защитникам республиканского правления.
Это побудило сенат с тем большей готовностью заменить оставленный Августом титул новыми полномочиями. Ему тогда предоставили, и он принял пожизненно, трибунскую власть, которую ему уже не раз предлагали и от которой он всегда отказывался; проконсульскую власть за пределами городских стен, также навечно, без её утраты при входе в Рим и без необходимости возобновлять её при выезде; право вносить предложения на обсуждение в каждом заседании сената, даже если он не консул; наконец, верховную власть над всеми наместниками провинций, в которые он прибывал.
Он заслужил рвение, с которым сенат стремился к его славе и величию, своим собственным уважением к этому почтенному собранию. Ибо он не решал дела единолично. Он излагал свои планы, призывая всех сенаторов свободно высказывать советы и обещая прислушаться к ним. И это не были пустые слова. Нередко, после сделанных ему замечаний, он изменял уже объявленные решения.
Он привлекал сенат к участию в самых важных делах. Фраат через своих послов и Тиридат лично вновь обращались с просьбами вовлечь римлян в их распрю. Последний просил вернуть его с помощью римского оружия на парфянский престол, который он некогда занимал. Фраат же, ранее изгнанный Тиридатом, а затем восстановленный скифами, требовал выдачи своего врага как мятежного раба, а также возвращения своего сына, которого Тиридат увёл на римские земли. Август повелел Тиридату и послам Фраата явиться на заседание сената, и лишь после того, как дело было передано ему по сенатскому постановлению, он взялся за его решение.
Он не удовлетворил ни одну из сторон. Он вовсе не собирался начинать войну против парфян ради Тиридата, но и не считал возможным выдать просящего убежища князя, который искал защиты в его объятиях. Что касается сына Фраата, он согласился вернуть его отцу, но при условии, что Фраат, в свою очередь, передаст ему пленных и знамёна, оставшиеся у парфян после поражений Красса и Антония. Фраат не спешил выполнить это условие.
Консулами на следующий год были назначены М. Марцелл и Л. Аррунций. Последний верно служил Августу и в битве при Акции командовал левым флангом его флота.
М. Клавдий Марцелл Эзернин. – Л. Аррунций. 730 год от основания Рима. 22 г. до н. э.
Этот год и конец предыдущего были несчастливыми для Рима и Италии. Город пострадал от разливов Тибра, а вся Италия была охвачена заразными болезнями, унесшими столько жизней, что земли оставались невозделанными. Таким образом, к двум первым бедствиям добавился ещё и голод.
Народ не просто приписывал эти несчастья гневу богов, но, будучи суеверным, пытался найти их причину и решил, что виной всему – отсутствие у Августа в этом году какой-либо магистратуры. Чтобы исправить это, ставшее источником бедствий, народ собрался и потребовал назначить его диктатором. Сенат заседал, когда мятежники ворвались в курию. Поскольку сенаторы, зная намерения императора, отказались поддержать их требования, толпа пришла в ярость и пригрозила поджечь здание, где проходило заседание. Пришлось уступить и провозгласить Августа диктатором. Тогда торжествующая толпа принесла двадцать четыре фасца новому диктатору. Однако Август твёрдо отказался от ненавистного титула, который не добавлял ему реальной власти. Вместо того чтобы подавить народный порыв силой, он прибег к мольбам: опустился на колени, разорвал одежду на груди и, обнажив горло, дал понять, что предпочтёт получить кинжал в сердце, чем принять диктатуру.
