Вскоре после выздоровления Августа последовало удаление Агриппы. Этот великий человек, столько лет привыкший занимать первое место рядом с императором, не мог скрыть своего огорчения из-за возвышения и надежд Марцелла; а тот, племянник Августа, с трудом переносил, что ему бросает вызов Агриппа. Их соперничество, несомненно, проявилось свободнее во время болезни принцепса; и исключительное доверие, оказанное умирающим Августом Агриппе, окончательно довело недовольство Марцелла до предела. Август, вернув здоровье, счел себя обязанным пожертвовать Агриппой. Можно поверить, что он принял это решение не без сожаления: по крайней мере, он попытался замаскировать унижение своего старейшего друга видимостью почестей, назначив его наместником Сирии – одной из богатейших и прекраснейших провинций империи. Агриппа не только не обманулся, но и открыто высказался об этом. Он назвал эту должность почетной ссылкой и, не желая пользоваться маской, которую ему предлагали, чтобы скрыть немилость, демонстративно отправил в Сирию лишь своих легатов, а сам удалился в Митилену, чтобы жить там частной жизнью.
Тот, кто стал причиной его падения, недолго наслаждался удовлетворением от удаления столь грозного соперника. Юный Марцелл, едва достигший двадцати лет, племянник и зять императора, предназначенный ему в преемники, – среди этих блистательных надежд был сражен смертельной болезнью. И тот же метод, который спас Августа, примененный тем же врачом, либо ускорил, либо, по крайней мере, не предотвратил смерть Марцелла.
Его горько оплакивал народ, чье уважение и любовь он заслужил мудростью своего поведения, с одной стороны, и приветливыми, простыми манерами – с другой. Люди даже с удовольствием убеждали себя, что, если он однажды станет господином, то восстановит республиканскую свободу – предмет, который продолжал волновать римлян и долго не исчезал из их сердец и памяти.
Сенека восхваляет этого юного племянника Августа в великолепных выражениях. Он приписывает ему возвышенный и пламенный дух, мощный гений, удивительные для такого возраста и такого высокого положения умеренность и воздержание, терпение в труде, отстраненность от удовольствий и, наконец, таланты, способные выдержать все здание величия, которое его дядя хотел возвести на нем.
Всем известны прекрасные стихи, в которых Вергилий оплакал его смерть. Какое великое и благородное представление дает он об этом юном герое, когда говорит, что судьбы лишь пожелали показать его земле и поспешили отнять, завидуя тем успехам, которых достиг бы римский род, если бы они оставили ему на долгое время дар, который ему преподнесли! Можно было бы заподозрить здесь лесть. Но если взвесить свидетельство Сенеки о Марцелле, то чувствуешь, что, отвлекаясь от поэтического слога, современный поэт не говорит больше, чем философ, писавший в то время, когда у него не было в этом интереса.
Стихи Вергилия, при всей своей величественности, дышат скорбью. И можно без труда поверить рассказу его комментатора, что, когда поэт читал их Августу и Октавии, слезы текли из их глаз, рыдания несколько раз прерывали чтение и едва позволили его закончить.
Неудивительно, что Октавия была глубоко тронута стихами Вергилия и щедро его вознаградила. Она любила своего сына с невыразимой нежностью, и траур по нему длился всю ее жизнь.
Август также остро переживал эту утрату. Он устроил пышные похороны своему племяннику, которые особенно были отмечены народными рыданиями. Сам он произнес надгробную речь. Чтобы увековечить его память, он пожелал, чтобы большой театр, начатый Цезарем и завершенный им, носил имя Марцелла. Он убедил сенат постановить воздвигнуть ему золотую статую с золотым же венком, и магистратам, устраивавшим Римские игры, было приказано ставить эту статую на курульное кресло посредине, дабы Марцелл даже после смерти как бы председательствовал вместе с ними на церемонии игр.
