Народ дал ему прозвище OPTIMUS, «наилучший»: прозвище новое [28], и чью первую славу высокомерие прежних императоров оставило Траяну. Они стремились накапливать громкие титулы, но пренебрегли этим, который, по суждению беспристрастных ценителей, бесспорно, есть прекраснейший, каким может быть украшен смертный. Траян почувствовал всю его ценность и постоянством доброго правления в течение всего своего царствования показал себя столь достойным его, что сделал его как бы своим собственным. Это имя стало его особым атрибутом, отличительной чертой: и в позднейшие времена, когда новым князьям расточали самые лестные приветствия, им желали быть «счастливее Августа и лучше Траяна»: FELICIOR AUGUSTO, MELIOR TRAJANO.
Вероятно, употребление этого титула для Траяна установилось лишь с течением времени. Можно предположить, что это не было результатом формального решения, но что сначала его дал ему глас народа. Он постепенно укрепился и вошел в употребление в памятниках и документах. Лишь к концу правления этого императора его стали обычно помещать на его монетах.
Помимо этого прочного титула, который любовь народа и сената даровала Траяну, внезапные возгласы одобрения, которые следует считать порывистым выражением не сдерживаемой привязанности, часто наполняли этого доброго принца радостью и венчали его славой. В его присутствии часто восклицали: «Счастливые граждане! Счастливый император! Пусть он всегда проявляет ту же доброту! Пусть всегда слышит из наших уст те же пожелания!» И при таких трогательных словах Траян краснел и проливал слезы радости, ибо чувствовал, что они обращены к нему лично, а не к его высокому положению.
Особенно во время своего третьего консульства он заслужил эти восторженные возгласы, столь сладостные для доброго правителя. Обстоятельства, сопровождавшие принятие этой должности, ее исполнение и сложение полномочий, дали римлянам повод для восхищения и причину для преданности.
Прежде всего, соглашаясь в третий раз стать консулом, он подражал скромности Нервы и разделил эту честь с двумя частными лицами, которым также даровал третье консульство. Он сделал обоих своими коллегами, но продлил свой срок до четырех месяцев, тогда как для других он ограничивался половиной этого срока. Один из них – Фронтин или, что более вероятно, Фронтон, о котором мы уже говорили при Нерве. Другой нам совершенно неизвестен. Но мы знаем, что Траян выбрал их по рекомендации общественного мнения и особого уважения, которым они пользовались в сенате. Они были среди тех, кого сенат назначил комиссарами при Нерве для изыскания способов сокращения государственных расходов. Траян счел своим долгом почтить тех, кого чтил сенат, и в том же порядке, в каком их поставил сенат.
Плиний справедливо усматривает в этом повод для похвалы своему принцу и призывает его всегда следовать тому же принципу. «Судите о нас, – говорит он [29], – по нашей репутации: пусть только она привлекает ваши взоры и внимание. Не прислушивайтесь к тайным доносам и скрытым обвинениям, которые не столько опасны для тех, против кого направлены, сколько для тех, кто им внимает. Надежнее руководствоваться мнением всех, чем мнением одного. В этих тайных и загадочных сообщениях один может обманывать и быть обманутым. Но никто никогда не обманывал всех, и общее мнение никогда никого не обманывало».
Решив принять консульство, Траян не уклонился ни от одной части церемониала, принятого тогда для кандидатов. Народ еще имел некоторое участие в выборах магистратов, хотя бы формальное. Император отправился на Марсово поле и, спокойно стоя посреди собрания, как и другие претенденты, ожидал своего назначения.
