К этому великому проявлению скромности Траян тут же добавил еще более примечательное. Как только он был избран, он явился к консулу, председательствовавшему в собрании, чтобы принести ту же присягу, что и частные лица в подобных случаях. Он стоял, а сидящий консул зачитывал формулу присяги, которую император повторял слово в слово. Верный своим принципам, он в тот же день или при вступлении в должность поднялся на ораторскую трибуну и поклялся соблюдать законы. Он поступил так же, сложив полномочия. Снова взойдя на трибуну, так долго презираемую его предшественниками, он поклялся, что не нарушил законов.
Не знаю, был ли хоть один император – до или после Траяна – который подчинился бы всему этому церемониалу. Но из его поведения явствует, как я уже отмечал ранее, что он считал республику все еще существующей, видел себя не господином, но главой и первым магистратом и был убежден, что полнота власти принадлежит не ему, а государству в целом.
Это же выражают и слова его речи, произнесенной в сенате 1 января. Он призвал собрание вернуться к пользованию свободой, заботиться об империи как об общем благе и блюсти общественную пользу. Такие слова были обычны в устах императоров, но от Траяна они сочлись искренними.
Совершенно необычной была формула, в которой он пожелал выразить пожелания, высказанные ему республикой 3 января согласно обычаю, установленному со времен Августа. Он сам добавил к пожеланиям своего здравия и процветания условие: «При условии, что он будет править хорошо и на благо всех дел республики» [30]. Это было крайне популярно и в то же время показывало его уверенность в себе: он желал продления своих дней лишь в зависимости от благополучия республики и не допускал, чтобы за него возносили пожелания, не связанные с пользой тех, кто их высказывал.
Затем настал день назначения магистратов, стоящих ниже консулов, – то есть преторов, эдилов, квесторов и т. д. Ибо так, я полагаю, следует понимать общие выражения Плиния, который, говоря о вещах, хорошо известных его слушателям, не счел нужным выражаться точно и определенно. Это назначение происходило по голосованию сената, и Траян председательствовал как консул. Легко понять, что выборы, проходившие под председательством императора, зависели главным образом и почти исключительно от него. Но Траян объявил кандидатам, что они могут надеяться получить от принца желаемые почести лишь в той мере, в какой они испросят их у сената и получат голоса этого августейшего собрания, к уважению к которому он их призвал.
Выбирая между кандидатами, он многое учитывал знатность их предков. Если оставались еще отпрыски древних родов, которые Цезари так долго стремились уничтожить, он поощрял их, с удовольствием возвышал и, проявляя похвальное бескорыстие, чтил в них преимущество, которого сам не имел. Он также принимал во внимание прежние заслуги: добросовестное исполнение низшей должности было лучшей рекомендацией для повышения. Он взвешивал свидетельства, данные кандидатам людьми чести и добродетели. Он не упускал ничего, что могло помочь ему распознать достоинства и возвысить их, – и все это без использования императорской власти, действуя почти как простой сенатор и подавая пример скорее своим поведением, чем авторитетом. Те, кто получал назначение столь почетным образом, были, конечно, весьма довольны, но Траян умел не оставлять недовольными даже тех, кто не получил должности. Первые удалялись, преисполненные радости [31], вторые – утешенные надеждой.
