Он был настоящим воином: Марий, Камилл, Кориолан, Ганнибал – вот кого он постоянно восхвалял. Сципионы же его не удовлетворяли, потому что, смешав воинские доблести с мягкостью и изяществом, они не могли нравиться человеку, всей душой преданному военному делу.
Качество его нравов представляет проблему. Спартиан противоречит себе в этом вопросе. В одном месте он утверждает, что Нигер предавался всем своим страстям без ограничений; в другом – изображает его как образец целомудрия, которому, по общему согласию, была доверена честь председательствовать на мистериях, по закону и обычаю доступных лишь тем, чья жизнь не знала никакой скверны. Я не придаю значения свидетельству такого врага, как Север, обвинявшего Нигера в распущенности нравов. Он также упрекал его в коварстве и честолюбии – он, сам будучи самым коварным и честолюбивым из людей.
Похоже, Нигер считал себя сведущим в вопросах управления и обладал достаточным авторитетом, чтобы осмеливаться давать советы на этот счет не только Марку Аврелию – государю столь же доброму, сколь и мудрому, – но и жестокому, кровожадному Коммоду.
Его идея относительно командных должностей – как военных, так и гражданских – в провинциях, срок которых он предлагал увеличить до пяти лет, имеет две стороны. В поддержку этого он приводил явный вред, наносимый провинциям частой сменой наместников и магистратов, а также утверждал, что те, кому вверялась власть, вынуждены были слагать ее прежде, чем успевали научиться ею пользоваться. Эти доводы весомы; но в столь шатком государстве, как Римская империя, где высшая должность становилась наградой для самого дерзкого, длительные полномочия могли легко стать опасными для принцепса.
Другие его планы, изложенные Спартианом, несомненно, разумны и продуманны. Он предлагал не доверять важные должности людям совершенно неопытным [2]; чтобы высшие магистраты в каждой провинции назначались из числа тех, кто служил там асессорами; чтобы никто не был асессором в провинции, откуда был родом; а в Риме, ввиду особого статуса столицы, общественная власть вручалась бы только урожденным римлянам. Наконец, он установил жалованье для советников, входивших в судебные коллегии, вместо того чтобы возлагать их содержание на проконсулов или наместников, руководствуясь прекрасным принципом: судья не должен ни давать, ни принимать.
Таков был Нигер; и из этого краткого очерка его характера и поступков видно, что народ и сенат имели основания ценить его и желать видеть императором.
Он уступил этому лестному желанию; и, проверив настроение главных офицеров и даже многих солдат своей армии, которых нашел благосклонно расположенными, а также зная о любви к нему народов Сирии, для которых этот столь строгий к войскам полководец проявлял лишь снисходительность и мягкость, он созвал собрание своих легионов под Антиохией, чтобы предложить им – или, вернее, разом завершить бурными приветствиями – это важное дело. Там, взойдя на трибуну, он описал солдатам плачевное состояние империи, бесстыдно проданной и купленной человеком без заслуг и талантов; горькую скорбь римского народа, взывающего к мстителю и прямо называющего их вождя своей надеждой и опорой. Затем он добавил:
Я предлагаю вам великое предприятие; но если надо признать, что предпринять его без причины и повода было бы дерзостью и безрассудством, то столь же несомненно, что отказать тем, кто нас умоляет, – трусость и предательство. Поэтому я счел необходимым посоветоваться с вами и узнать ваше мнение о том, как надлежит поступить в таких обстоятельствах. Я решусь по вашему совету, и вы разделите мою судьбу; ибо, если успех нам благоприятствует, вы вместе со мной вкусите счастье и славу, которые из этого воспоследуют.
