Когда Бэйты наконец появились в школе, они выглядели очень утомленными, словно пьяницы с тяжелого похмелья. И это постоянно повторялось. Они пропускали два дня, приходили, пропускали три, появлялись на два – и с каждым появлением выглядели все хуже. В особенности Фэнни – он увядал на глазах. Он словно старел раньше времени: стал настолько худым, что на лице – на лбу и в уголках глаз – появились морщины. И он, я готов в этом поклясться, ухмылялся мне. Фэнни Бэйт ухмылялся, хотя, честное слово, ему бы не хватило на то умственных способностей. Это делало его лицо отталкивающим, а меня пугало.
Поэтому в один из воскресных дней, после службы, я стоял у церковных дверей. Я дождался, пока уйдет последний прихожанин, и поздоровался с доктором Грюбером за руку. Когда дорога к церкви совсем опустела, я сказал ему, что нуждаюсь в его совете в связи с одной проблемой.
Вероятно, он предположил, что я хочу покаяться в адюльтере или в чем-то подобном. Однако доктор Грюбер был очень учтив и пригласил к себе в дом, что стоял через дорогу от церкви.
Он очень любезно проводил меня в свою библиотеку – большую комнату, всю уставленную книгами: подобной я не видел с тех пор, как покинул Гарвард. Это была комната настоящего ученого – здесь человеку, полному идей, удобно работать над их воплощением. Большинство книг было на немецком, но я увидел много и на латыни и на греческом. Стояли там и «Писания Отцов Церкви»[5] – в мягком кожаном переплете, комментарии к Библии, труды по теологии и обширное пособие в помощь составителям проповедей «Библейский Конкорданс»[6]. На полке позади письменного стола я с удивлением увидел небольшую коллекцию Лалли, Фладда, Бруно – то, что называется оккультными учениями эпохи Возрождения. И еще с большим удивлением – несколько антикварных книг о колдовстве и сатанизме.
Доктор Грюбер вышел из комнаты за пивом, а когда вернулся, то застал меня разглядывающим эти книги.
– То, что вы видите, – сказал он с гортанным акцентом, – напрямую связано с тем, как я оказался в Футвилле, мистер Джеймс. Надеюсь, заметив эти книги, вы не сочли меня выжившим из ума стариком. – И, без всякого повода с моей стороны, он поведал мне свою историю и, как вы можете предположить, сделал это блестяще: его уважали заслуженные деятели церкви, он написал несколько книг, но когда он проявил слишком большой интерес к «закрытым темам» (так он выразился), ему приказали прекратить исследования в этом направлении. Тем не менее он опубликовал еще один подобный документ и был за это сослан в самый отдаленный лютеранский приход.
– Итак, – заключил доктор, – мои карты на столе, как говорят мои новые прихожане. В своих проповедях я никогда не упоминаю об этих закрытых темах, однако продолжаю изучать их. Прошу вас, вы вольны рассказать мне все или уйти – как вам будет угодно.
Это прозвучало, на мой взгляд, несколько напыщенно, и я поначалу заколебался, но затем решился.
Я рассказал ему все, не опуская подробностей. Он слушал с глубоким вниманием, и было ясно, что он уже слышал о Грегори и Бэйтах.
Более того, моя история очень взволновала его.
Когда я закончил, он спросил:
– Все произошло именно так, как вы описали?
– Разумеется.
– Вы никому об этом не говорили?
– Нет.
– Я счастлив, что вы пришли с этим ко мне, – сказал он и, не продолжив фразу, вытащил из ящика стола огромную курительную трубку, набил ее и закурил – все это он проделал, не сводя с меня взгляда выпуклых глаз. Я почувствовал себя неловко и уже начинал жалеть, что так легко воспринял его недавние замечания.
