Жером опустил голову, но потом справился с волнением и взглянул ему прямо в лицо.
– Я сегодня был в Сен-Мало. Там на площади возле ратуши записывали в гвардию.
Отец побледнел, Матильда покраснела.
– Я записался. Солдатом.
Тут я так больно уколола палец, что выступила кровь. А Матильда что-то прохрипела и рухнула на пол. Собственно на этом разговор и закончился. Отец ушел в себя и молчал весь остаток дня. Жером перенес мать на постель, и мы с Катрин привели ее в чувство.
Она обвела нас мутными глазами, затем ее взгляд остановился на сыне и стал более осмысленным. Через секунду она все вспомнила и заплакала. Не заголосила, не принялась причитать, просто закрыла глаза, из которых все текли и текли слезы.
– Оставьте нас, – попросил Жером.
И мы с Катрин молча вышли.
Ночью мне не спалось. Я проворочалась в постели какое-то время, а потом оделась и пошла туда, где мне всегда было хорошо – на конюшню.
Сонный Малыш встретил меня тихим ржаньем. Я обняла его за шею и уткнулась носом в теплую шкуру. Мое сокровище. Маленький сорванец вырос в рослого красавца. Характер у него был не сахар, как и у его мамаши. Кроме меня он подпускал к себе только Гастона и Жерома.
Я вздохнула.
– Скоро ты будешь подпускать только меня и Гастона.
Малыш затряс головой, соглашаясь с услышанным. Матильда называла его дьяволом и боялась, как огня, поскольку наглец норовил укусить ее за зад всякий раз, как она оказывалась в пределах досягаемости.
– Хулиган, – я любовно погладила его по щеке. Малыш счастливо выдохнул и положил голову мне на плечо.
– Жанна, ты здесь?
Я оглянулась и в дверном проеме увидела высокий черный силуэт.
– Я знаю, ты здесь. Выходи. Ну, хоть ты-то от меня не прячься!
Снова вздохнув, я на прощанье еще раз погладила Малыша и вышла наружу.
– Пожалуйста, поговори со мной, – сказал Жером жалобно и как-то по-детски.
– Хорошо. Пойдем.
Я взяла его за руку, как делала всю жизнь, хоть он и выше меня на голову, и повела в розовую беседку.
Мы сидели и молчали. А потом его словно прорвало, и он заговорил. Говорил он долго, сначала с трудом подбирая слова и как будто оправдываясь, а потом все уверенней и уверенней. Я слушала его голос и ясно представляла себе его лицо, плохо различимое в темноте. В его словах слышалась такая страсть, такая убежденность в своей правоте.
– Ну, что ты молчишь? Ты презираешь меня?
– Дурачок! – я нашла в темноте его руку и крепко сжала. – Конечно, нет. И не осуждаю. Более того, скажу честно – я тебя понимаю.
– Рыжая, ты лучше всех! Я знал, что ты поймешь! Как же я тебя люблю!
Он схватил меня и прижал к себе так сильно, что у меня в боку что-то хрустнуло. Я слабо пискнула, и Жером немедленно разжал руки.
– Прости, мышка!
– Прощаю, но за «рыжую» ответишь! – и я принялась его лупить по всему, что попадало под руки. – Я не рыжая, сколько тебе объяснять! Я каштановая!
Жером смеялся и отбивался. А потом мы, устав, просто сидели, взявшись за руки, и молчали. Да и что тут говорить. Я понимала своего молочного брата и только удивлялась, как же он ждал так долго. Конечно, не мог такой умный, сильный и уже взрослый мужчина всю жизнь прозябать на нашей конюшне. Но до революции у него не было никаких шансов продвинуться на военной службе – не дворянин, он всю жизнь оставался бы солдатом. А сейчас с его талантами он обязательно проявит себя.
Я хмыкнула, вспоминая наши детские игры в войну.
