Лутцио стоял в своей спальне возле окна и молча смотрел на небо. Вдали сверкали молнии и громыхал гром, дождь беспрерывно барабанил по крыше и окнам, как бы наигрывая понятную только ему самому причудливую мелодию. И без того плохое настроение Архиепископа становилось всё мрачнее и мрачнее, такая погода навевала на него воспоминания давно минувших дней. Тяжёлые воспоминания, которые он так хотел забыть.
Закаты сменяли рассветы, а он всё так же сидел привязанный к столбу. Лутцио мог бы уже давно освободиться, но его внутренний стержень был сломлен и втоптан в грязь, желание жить погасло окончательно. От долгого голодания и жажды тело его постепенно иссохло и теперь больше напоминало скелет, обтянутый кожей, щёки впали, глаза выпирали наружу, живот неестественно раздулся. Некогда пышущий жизнью молодой человек теперь представлял из себя жалкое зрелище. Тем не менее жизнь ещё не угасла в нём полностью, маленький огонёк, словно пламя свечи, теплился в груди.
Иногда ему казалось, что рассудок покинул его, и он на какое-то время терялся в беспамятности, а в те немногие минуты, когда здравость мысли всё-таки возвращалась, он молил всех ему известных богов, чтобы они прекратили его страдания. Лутцио потерял счёт времени. И вот в какой-то момент парень почувствовал наконец на своём плече такое обжигающе холодное, но при том дарящее умиротворение и вечный сон прикосновение смерти. В его душе не было ни капли сожаления, лишь тихая радость наполняла его.
Открыв глаза, Лутцио обнаружил, что находится не в загробном мире, а в крытой повозке, едущей в неизвестном для него направлении. Перед ним на коленях сидела слегка полноватая девушка с длинными каштановыми волосами, средних лет. Он попытался спросить, зачем она его спасла, но вместо этого смог лишь сдавленно прохрипеть, и силы снова его покинули. Он провалился в чёрную бездну беспамятства.
Так прошло ещё несколько дней, в его голове лишь мелькали отрывистые воспоминания о том, как за ним ухаживали чувственные женские руки. Через несколько недель бережного ухода к нему постепенно вернулись здравость мысли и восприятие этого мира. Он находился во вполне обычной по селянским меркам деревенской хате, в своё время он повидал таких огромное множество, и эта от них никак не отличалась.
Дом принадлежал престарелой супружеской паре, приютившей его. А все трудности по уходу и заботе о нём легли на плечи их дочери Фаны. Для него в этом мире не было человека добрее и милосерднее, чем она. По крайней мере, Лутцио явно таких не встречал. Она кормила его, одевала, помогала со всем, чем могла, и это было абсолютно бескорыстно. В такие моменты ему становилось немного стыдно и одновременно обидно за свою беспомощность. Он искренне не понимал, почему они ему помогают, ведь у него не было ни копейки в кармане, никакого мало-мальски ценного имущества, которое он мог бы предложить взамен, и всё-таки она ухаживала за ним. Во время его очередного купания он решил спросить её:
– Фана, ответь мне, почему вы решили меня спасти тогда с отцом? Вы ведь понимали, что у меня абсолютно ничего нет, и я не смогу отплатить вам за вашу доброту. Что я буду для вас лишь ещё одним голодным ртом, а вам и так, как я посмотрю, нелегко живётся.
Она прекратила намыливать ему спину и, слегка помолчав, умиротворяющим голосом сказала:
