Лестница на навигационный мостик всё равно была слишком крутой, и Дима, подождав, пока Габриэль уйдёт, быстро, насколько позволяла трость, спустился на бак. Обогнув чёрные грибы кнехтов и махину брашпиля с накрученными на него швартовыми канатами, выбрался на самый нос судна и обнаружил, что там, облокотившись на узенькое носовое ограждение, стоит девушка. Дима встал рядом, и они обменялись сдержанными улыбками. Хорошенькая. Кажется, из группы французов. Дима приметил её в порту и уже тогда решил, что красота у француженки особенная – сиюминутная, проявленная здесь и сейчас. Ещё лет десять, и её красота обветрится: вены на руках не будут смотреться нежно-зелёными жилками на мраморной коже, светлые волосы покажутся соломой, а жизнерадостное лицо приобретёт мужскую угловатость. Но разве это имело значение, пока в ней сохранялась юношеская свежесть? Старость к ней наверняка придёт естественная и потому отталкивающая. Увядание должно отталкивать.
Дима не сводил глаз с француженки, судя по всему, успевшей позабыть о его присутствии. Подавшись вперёд, навстречу морскому ветру, она нависла над ограждением, и Дима представил, как неверный ход дрогнувшего парома кидает её вниз. Ну что ж, придётся героически спасать! Дима увидел, как срывает рюкзак и широким жестом отшвыривает трость… Нет, трость лучше приставить к фальшборту и, разумеется, подальше от клюзов, а то вывалится в воду. И рюкзак не хочется бросать без присмотра. Но прыгать с ним в море глупо. М-да… Пока Дима носился по баку в поисках безопасного места для любимой трости и рюкзака с жёлтой папкой, француженка нашла себе другого героя. Или утонула. До фантазий об искусственном дыхании и счастливом пробуждении обмякшей француженки Дима не дошёл – помешал его любимец, кадет Габриэль. Он прогнал докучливых пассажиров с бака и проводил их до прохода возле рулевой рубки, убедился, что они не заблудятся в пути и не отправятся «искать туалет» где-нибудь между дымовыми трубами на шлюпочной палубе.
Француженка вернулась к койкам, а Дима спустился на вторую палубу, расположенную прямиком под прогулочной и равную ей по размерам; за выгородками тут начиналось открытое пространство трюма. Койки на второй палубе стояли такие же, двухъярусные и металлические, с голыми матрасами, а скамейки были пластиковыми и хлипкими – мало радости провести на них всё плаванье. В углу навалкой лежали туристические рюкзаки в гермомешках, над смотровыми окнами покачивались скрутки брезента – его опускали в дождь и сильную качку. Но Диму больше заинтересовали развешанные по стенам плакаты: от призывов мыть руки до президентского указа с перечнем наказаний за заведомо ложное сообщение о минировании.
На внушительном баннере, метра три на четыре, крупными буквами значилось: «Будьте честны, даже если другие не таковы, даже если другие не будут таковыми, даже если другие не могут быть таковыми». Мелкая приписка сообщала, что цитата взята из «Новой международной версии Библии», а её распространение профинансировано Братством христианских бизнесменов острова Палаван.
– Чудненько, – шёпотом прокомментировал Дима.
Следующий плакат обращался к родственникам повстанцев, воевавших на стороне Новой народной армии. Тем, кто сдастся и выйдет из горных убежищ, президент Филиппин обещал амнистию. Отдельным списком указывались преимущества капитуляции: от воссоединения с близкими до возвращения к цивилизованной жизни. «Сдай оружие и получи оплату. За пистолет 45 калибра – 16 тысяч песо. За дробовик – 13 тысяч песо. За американскую автоматическую винтовку „Армалайт“ – 45 тысяч песо». Снизу приводились номера телефонов, на которые рекомендовалось отправить эсэмэску о собственной капитуляции.
