Италия De Profundis - страница 14

Два года назад я лежал в кровати, как вдруг чудовищный зуд разлился по телу, точно нефть, образующая огромное битумное пятно посреди моря в самом том месте, где тонет мигающий прощальными огнями танкер. Какая чудовищная сцена. Тело раздулось, кожа покрылась зудящими красными пятнами, но чем больше я чесал их, тем хуже мне было. Пятна становились все больше. Они напоминали медуз или примитивные формы жизни, существовавшие на нашей планете задолго до появления человека. Мое тело до самой шеи превратилось в гудящий улей.

Ноги раздуло так, что ступни уже не влезали в разношенные ботинки, и в таком состоянии я заявился в травмпункт отделения «Скорой помощи», в ужасе от мысли, что чесотка вот-вот доберется до горла, перекинется на слизистые, раздует их до невероятных размеров, и я задохнусь. Мне ввели кортизон, поставили полулитровую капельницу. Пока прозрачная жидкость капала по трубке, тело расслаблялось, красные пятна уменьшались, изрезанные линии неизвестных континентов и следы разлившейся лавы разглаживались, и беспокойство отступало.

Я излучал его.

Дочь-Злоба, ей бы впору выплеснуться из моей плоти и воплотиться самой: взрослой, в рыцарском шлеме, вооруженной щитом, – это из-за нее я чувствую себя ребенком.

Чудовищный зуд, после которого укусы тысячи муравьев тем сицилийским летом казались ерундой, – откуда он взялся и почему? Мне и без него было нелегко, уже больше года я выплескивал раздражение, уныние и наплывы агрессии в квадратной комнате, где практиковали новейшую технику невербальной терапии. Последний шанс, чтобы исторгнуть и изжить отчаяние, гнев, раздражительность, неудовлетворенность, презрение к себе и к другим, растущие и зреющие во мне, точно зачатки яиц, с тех самых пор, как я появился на свет. Танцевально-двигательно-ментальная терапия, которую я проходил под руководством посвященной в таинство, не зная ровным счетом ничего об основополагающих составляющих самого действа, двигаясь вслепую под ритмичную музыку или в полной тишине, один или в паре, под неподвижным взглядом видеокамеры, записывающей каждый мой шаг, чтобы куратор (психиатр, к которой я ходил вот уже двенадцать лет) могла посмотреть и оценить происходящее во мне, пока я готовился выплеснуть разрушающие последствия погружения и подавления вечной травмы, природа которой оставалась никому неизвестна. Терапия возымела неожиданный эффект. Тело мое сводило судорогой, казалось, внутри угнездилась огромная анаконда, которая по собственной прихоти выворачивала мои члены. Нервно-мышечная система застывала и рвалась, точно веленевая бумага (в детстве, почуяв сильный и немного печальный запах цитрусовых, я разворачивал апельсины и складывал пополам шероховатую разноцветную бумагу, в которую были завернуты ароматные плоды; я сворачивал ее в конус, а потом папа брал зажигалку и поджигал ее снизу, и из конуса вырывался горящий хвост, точно то была ракета, стартовавшая с космодрома, конус с трудом взмывал под потолок светлой кухни, где мы так часто молча поглощали тяжелый ужин, и пьяный отец смотрел на меня коровьими глазами. Он страдал от геморроя и запивал его игристым вином, чтобы стать другим, как муравей, у которого появляются крылья, – он мутирует устрашающе, молча, ему видна цель, и он знает, как до нее добраться, эта цель известна лишь ему одному, она известна лишь такому же мутанту, как он…