– Да, видела я, как ты дернул из собора, только подметки сверкнули, – заметила Вероника, – мне даже стало интересно, что тебя так взбудоражило…
– Нормальные невесты на свадьбе млеют от счастья, а не глазеют по сторонам, – поддел ее Саня.
– Так то нормальные невесты, – в глазах Виктора блеснула смешинка. – А Ника спасибо, что хоть не понеслась за вами, теряя на бегу фату и подобрав юбку!
– А что случилось? – спросила Вероника.
Саня замялся, оглядывая пышно убранный зал.
– Не тяни кота за сокровенные места, – поторопила Вероника, – я не инженю, в обморок не упаду, да и Витя, я думаю, тоже с лица не сбледнет…
– Денисов погиб вчера на "Адмиралтейской", – выпалил Саня, – художник… Ни с того, ни с сего сорвался со смотровой. То ли случайно упал, то ли прыгнул, то ли толкнули, неясно. Мне Светуля из корректуры звякнула, она видела. Полиции понаехало! Станцию на полдня закрыли.
– Ираклий Денисов?! – ахнула Вероника. – Художник, у которого летом погибли в автокатастрофе жена и сын? И через два месяца – и он тоже… Злой рок какой-то.
– Или не злой рок, а злая воля, – задумчиво сказал Виктор.
*
Ояма приехал из Хельсинки автобусом, прибывающим в Петербург в 22.55. Если он и был утомлен долгой дорогой с бесконечными пересадками и получасовым опозданием из-за затянувшейся проверки на границе, то вида не показывал. Он вышел из салона бодрым шагом, неизменно подтянутый, на ходу застегивая темно-серое пальто, и улыбнулся ей.
Его соседи выскакивали на ночной автовокзал хмурые, замотанные, бестолково сбивались в кучу у багажного отделения, наступая друг другу на ноги и переругиваясь. Какой-то парень звонил по телефону, требуя, чтобы некая Лена подъехала на машине и забрала его, громогласно костерил дорогу, пробки, придорожные уборные и таможенный досмотр. Нецензурные выражения он выговаривал особенно громко и отчетливо, словно смакуя – как мальчишка, желающий всем показать свою "взрослость" и "крутизну".
– Можете не материться? – одернула его женщина с мальчиком лет семи.
– Не могу! – отгавкнулся парень и выдал особенно закрученный пассаж.
Это вызвало у нее новый виток дурных воспоминаний о прошлой жизни, в которой ее звали иначе, и которая превратилась в сплошной ужас и мерзость по вине вот таких же, мордатых, нагло матерящихся, сплевывающих через каждое слово…
Сейчас она могла одним движением руки вырубить, искалечить или даже убить этого здоровенного придурка с красной рожей, маленькими, без признака мысли, глазами и пивным амбре, орущего самым гнусным матом на весь Обводный канал. Никто бы и не заметил и не понял, почему крикун вдруг поперхнулся на полуслове и повалился… Но это было бы неуместно и несвоевременно. Нельзя отвлекаться и давать много воли эмоциям. Тем более когда им предстоит Дело.
Словно что-то почувствовав, сквернослов покосился на худощавую брюнетку в длинном черном пальто, скомкал свою гневную тираду, снова сплюнул и отошел к площадке для курения.
– Долгая дорога, – сказал Ояма, перекинув через плечо дорожную сумку, – но все когда-нибудь заканчивается. Я рад тебя видеть, Мияко. Отрадно встретить в чужом городе доброго знакомого, – он церемонно склонил голову.
В такси по дороге в гостиницу он поинтересовался:
– Пребывают ли в добром здравии предводитель и его дочь?
– Когда я их видела в последний раз – да, – ответила она.
– Нам предстоят гастроли? – это слово Ояма выделил интонациями.
