Тони вздохнул – желание сделать что-нибудь героическое не предполагало переноску тяжестей.
– Я под мышкой его, что ли, понесу?
– Чё сразу под мышкой? На горбу. Я те помогать буду, не боись.
Нет, на такой подвиг он готов не был… Тони огляделся.
– А тачки какой-нибудь у тебя нет?
– Те чё, комод не донести? – прыснула Кира: отыгрывалась.
На счастье Тони, из барака вышел ее старший брат и покрутил пальцем у виска.
– Совсем дура, да? Он три сотни фунтов, его с места не сдвинуть. Тони, погодь, щас тачку подгоню – вместе попрем. А Патрик подтолкнет сзади.
– Я ж пошутила… – фыркнула Кира. – Чё сразу дура-то?
На углу Кристиан-стрит работа продвигалась полным ходом, и тяжелый комод пришелся кстати – не фанерная ширма, так просто в сторону не отбросишь. Байкеры во главе с Бобом Кеннеди ломами ковыряли мостовую, и Тони усмехнулся: булыжник – оружие пролетариата. Тони к ним присоединился, подменив выбившегося из сил Студента, а братья Киры подключили к делу освободившуюся тачку. Впрочем, тачка продержалась недолго – под тяжестью камней сломалась ось.
Небывалое для Лондона настроение витало над Кейбл-стрит. Тони оно было хорошо знакомо, но многие, видно, ощущали его впервые. Эйфория? Наверное, его можно было назвать и так, но эйфория предполагает что-то болезненное, неестественное – а в этом настроении ничего болезненного не чувствовалось. Тони назвал бы его душевным подъемом. Не общая ненависть, не решимость победить главенствовали здесь, а единение и презрение к различиям. Да, толпа с ощущением высшей правоты страшна. И далеко не всегда высшая правота является правотой. Но всё прибывающие и прибывающие в Ист-Энд люди принимали решение явиться сюда не под влиянием эйфории, не по чьему-то зову, а только благодаря собственному взвешенному размышлению.
И чем чаще над головами пролетали полицейские авиетки, призывая расходиться, тем крепче становилось это единение.
– Тони, слышь. – Сзади неожиданно подошел старший О’Нейл. – Потолкуй с ветеранами, а? Они свою баррикаду собрались делать, но смысл-то какой? Подтягивались бы сюда, к нам. У них и собрать-то ее не из чего.
– Вы хотите, чтобы герои войны встали рядом с вами под знамена с серпом и молотом? – хмыкнул Тони.
– Да какая, к чертям, разница, под какие знамена? – пожал плечами О’Нейл. – Потолкуй. Чё они, в самом деле, не люди, что ли?
Аргумент, несомненно, был веским. Тони снова хмыкнул и отдал лом О’Нейлу. Кира оказалась тут как тут.
– Я с тобой! – выпалила она почему-то с испугом.
– Ты чего? – удивился Тони.
– Там мертвяки. Вдруг им не того, что ты приперся.
– Так. Все люди братья. – Тони указал на лозунг, натянутый поперек улицы. – Кто писал?
– Наши, конечно, – неуверенно усмехнулась Кира. – Чё, и мертвяки братья?
– Я думаю, их тоже имели в виду.
– Я все равно с тобой, – упрямо повторила она.
Тони решил, что она не помешает. Ветераны – не старые девы с ханжеской моралью, им молодая девчонка должна понравиться.
По дороге он придумал несколько веских аргументов и приготовился искать старых генералов, возглавлявших миссию героев войны, уверенный, что они стоят где-нибудь в стороне, на Бэк-Черч-лейн, и в строительстве баррикады (совершенно жалкой, надо признать) участия не принимают. И надо же было такому случиться, что, свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с агентом Маклином! Но не это на минуту лишило его дара речи, а то, что агент шел ему навстречу вдвоем с доктором W. Доктор только что откинул на лоб большие слишком темные гогглы и держал за руль моноциклет – неплохо для человека, разменявшего девятый десяток…
