Следователь задумчиво постучал ручкой по столу.
– Забавная штука эта телепатия, – наконец, после продолжительной паузы, произнес он. – Интересно, что твой отец сделает, когда узнает, что Сарра не его дочь?
– Отец никогда не прикасался к мыслям матери, – привычно пояснил Джиа – и вздрогнул.
– Что же ты затих, сынок? Ты же такой сообразительный. Умный, независимый, тебе ничего не страшно. «Оставьте все ваши уловки» – ты так выразился? Я вот думаю, не прогуляться ли мне возле вашего дома. Разумеется, после суда, когда дело будет официально закрыто, и твой отец вернется в родную постельку.
Глаза, уши, рот, щеки, живот, прокуренные пальцы – казалось, у следователя не осталось ни частицы тела, которая бы не хохотала над Джиа.
– А ведь я обыграл тебя, парень. Ты – у моих ног.
И все же он не был злым: вышел, дав возможность Джиа наедине с собой составить нужные показания, хотя мог еще немало полакомиться.
– Спасибо.
«Когда-нибудь еще ты скажешь мне спасибо…»
Дверь закрылась за его спиной, и Джиа до крови прокусил руку.
«Мама!»
«Семья – самое дорогое, что у нас есть. Береги ее», – говорила она ему.
Время – вот, что было по-настоящему дорого. И время работало против него. Тик-так, тик-так…
Джиа было больно, но он не хотел плакать.
«Что ты наделала, мама?!. Что наделала…»
10
Краур больше не мог доверять сыну. Горькие, но заслуженные слова Джиа принял с молчаливым смирением.
«Можешь уйти в любой момент,
но, если останешься,
живешь по моим правилам».
Безумие. Если бы он хотя бы догадывался, что задумала его мать и насколько она осознавала последствия…
Джиа мучил себя, но из дома не уходил. Отец с ним не разговаривал, мать снова была беременна и вязала носочки – и он не решился ее тревожить.
Пятнадцать лет Рабочей пустоши – таков был приговор – а потом, через два года, семь месяцев и восемь дней отец вернулся, и никто не предупредил Джиа об этом.
Стоило ли верить хоть кому-нибудь в этом мире?..
«Ты забыл, как работает система? Они получают то, что хотят – и едут по твоим костям дальше».
Так учил его отец, рассказывал о негласных правилах, по которым устраиваются люди, – а Джиа – он предал его. Предал самого дорогого для себя человека. Чтобы защитить Предателя.
Краур сильно злился на сына, и Джиа это отлично чувствовал: он буквально увядал под палящим гневом. Не давать ни жить, ни умереть: уничтожать молчанием и дистанцией в мире, где у Джиа не было других друзей, можно было не хуже, чем доброй удавкой за шею.
– Отец, прости, – следовало сказать Джиа в тот злополучный вечер и объяснить все на чистоту. Но он не смог. Он чувствовал себя виноватым, поэтому не защищался от гнева отца. Но и сказать правду он ему не смог, потому что не придумал ничего лучше, чем умолчание, потому что был дураком…
А был ли?..
Джиа не был уверен ни в чем. Отец был ревнив и мстителен. И виновные всегда должны быть наказаны, если это свои люди. Чужим Краур с равнодушной легкостью прощал многие пороки.
«Так не может продолжаться вечно: или я, или он».
«Я должен придумать финал до того, как мы пересечем финишную ленту».
Джиа бессмысленно изматывал себя различными вариациями на тему…
«По крайней мере, у отца с матерью все хорошо. И отец по-прежнему любит Сарру».
«Если останешься в доме, живи по моим правилам».
Джиа и не подозревал: какое это тяжелое наказание – изгнание, особенно когда физически тебя никуда не выгоняли. Напротив, он мог уйти сам, в любой момент. Но как жить, если ты никому не нужен; если люди, которые знают тебя лучше всех, которые понимают тебя, в которых течет такая же, как у тебя кровь, – не просто далеко – они отвернулись от тебя, и ты не можешь ни рассчитывать на них, ни помочь им.
