– Не дожрал, штрадалец? – спросил его Павлухин.
– Не мне, – ответил Ряполов. – Это к нам Левка пришел!
Павлухин не кинулся бежать со всех ног, чтобы посмотреть на Левку. Нет, гальванер остался спокоен. Павлухин еще не знал о предупреждающих шифровках; он сейчас стоял и раздумывал. Да… На крейсере уже завелись какие-то шуры-муры. Игра в молчанку. Шепоты. Намеки… Собрал себя в комок. «Ну что ж… пора!»
Даже не коснувшись ногами трапа, Павлухин скатился в глубину палубы. На одних только ладонях, по яркой латуни поручней – вшшшшик! А каблуки по железу – щелк, и гальванер уже в жилой палубе кубрика.
Левка же оказался… Никогда не думал Павлухин, что Левка окажется французским солдатом. Молодой парень. Зубы хорошие. Волосы черные. Взгляд открытый. Сидел он, раскинув локти по матросскому столу, и доедал борщ из миски.
Павлухин сделал шаг вперед, протянул ему руку.
– Здоруво, – сказал весело. – Здоруво… Левка!
Левка поднялся, всматриваясь в Павлухина:
– Привет тебе… товарищ.
– Павлухин, – назвал себя гальванер.
И тогда солдат вышел из-за стола, приударил каблуками:
– Виндинг-Гарин! Земляк и твой соотечественник, коему мать-родина обернулась злой мачехой…
– Солдатствуешь? – спросил Павлухин с улыбкой.
– По маленькой.
– Это что за форма?
– Иностранный легион, – пояснил Левка.
– А фамилия-то… как правильно? Виндинг или Гарин?
Левка даже не мигнул.
– Как хочешь, – сказал, – такая и правильно… В нашем легионе фамилии не спрашивают. И все мосты за спиной сгорели. Так что, приятель, если в замазку нагишом влипнешь, так вылетай к нам – примем с бутылкой и маршем…
– Ну-ну, – сказал ему Павлухин и потрепал по плечу. – Давай шамай. Да поделись с нашей серостью… Веришь ли, живем – как в сырой могилке, ни хрена не знаем.
Но подзадорив Левку, Павлухин расчетливо отошел в уголок. Оттуда позыркивал глазами, щипал ус, слушал. Слушал – и не мог уловить партийной сути этого черномазого парня в форме французского солдата. И, когда Левка встал, прощаясь, Павлухин снова похлопал его:
– Ну, ты заходи. Пошамать когда захошь – заходи. У нас этого дерьма-борща кипят котлы кипучие.
Вечером Павлухин стал осторожно выпытывать у матросов, где они прячут нелегальщину. Если узнавал, советовал:
– Выбрось!
– Да ты что? Очумел?
– Ты сам очумел… Выбрось!
Отозвал Шурку Перстнева в сторону:
– Шурка, ты парень-хват, я знаю. Где список?
– Печатают, – отмахнулся Шурка и забегал глазами.
– Верно, что печатать стали. Один напечатал, второй напечатал… Завтра в Адмиралтействе знать будут.
– Нету списка! – решительно заявил Шурка.
– Ну и дурак… – сказал ему Павлухии. И пошел дальше. А в спину ему заорал Перстнев:
– Стой!
Остановился гальванер:
– Чего тебе?
– А откуда ты про список наш снюхал? – спросил, подбегая.
– Писаря болтали…
– Врешь!
– А ты уничтожь список. Тогда и врать не придется.
– Да нету, – божился Шурка. – Нету ведь, говорю…
– Вот и хорошо, что нету, – закрепил разговор Павлухин. – Тебе, как внуку князя Кропоткина, все равно в кандалах брякать. Так позаботься, чтобы другие своим ходом ходили.
…На мачту корабля уже поднимается флаг «херы», что означает по «Своду сигналов империи» – на корабле идет богослужение (просим не тревожить). Отец Антоний, шелестя фиолетовой рясой, появляется в церковной палубе. И сразу, как по команде, начинается потеха.
– Которые тута верующие, стано-овись!.. Очи всех на тя, господи, уповахом… Пивинской, куда впялил-ся? Смотри сюды!
