Циркуль бежит по карте быстрыми шажками, словно маленький человечек на ходулях.
– На мостике! – говорит штурман через трубу. – Поворот на шестнадцать градусов вправо, три кабельтова – точка!
На карте его, в скрещении пеленгов, стоит эта «точка», проставленная карандашом. Именно здесь, в этой «точке», ледокол закончит свои счеты с этой неуютной жизнью в морской сырости, в объятиях льдов. Корпус его массивен, отсеки просторны и примут немало воды, – интервентам предстоит как следует повозиться, пока они освободят фарватер. Новый же фарватер так скоро не пророешь, – для этого нужны годы и годы…
– Команде – в шлюпки, кингстоны открыть… именем революции!
Нет, все было очень спокойно в море. Кричали в синеве неба чайки, задувал легкий ветерок; шлюпки с командой уже отошли далеко, когда трюмный машинист, спокойно вытирая руки ветошью, очень спокойно доложил комиссару:
– Приказ исполнен: кингстоны отдраены!
– Хорошо, – ответил комиссар и велел трюмным тоже отгребать на шлюпке. Теперь у кормы остался только «тузик» с двумя веслами, чтобы подобрать оставшихся на ледоколе – комиссара, рулевого и штурмана: они уйдут последними…
Ледокол сидел на воде ровно и тяжко, а где-то внизу, по узким придонным отсекам, уже гремела, беснуясь, вспененная вода.
Стрелка кренометра показывала пока «ноль».
– Штурман, – сказал комиссар, – теперь и закурить напоследки можно. Прямо на мостике, дисциплина ныне не пострадает…
Они закурили и, облокотясь на поручни, смотрели на темную воду: в глубине острыми мечами рубили мрак громадные рыбины.
– Семга, – сказал рулевой, тоже подходя к срезу мостика. – Ее здесь прорва. Поморы сразу как поймают, так пузо ножом вспорют, посолят со спины и – давай шамать… Сырую!
– Нет, это треска гуляет, – задумчиво отозвался штурман.
Он бросил окурок за борт, и ветром его отнесло за корму.
– Вот, – сказал, – кажется, поехали к едреней фене!
Комиссар глянул на кренометр: пять градусов на правый борт ледокол уже дал. Еще минута, и крен стал ощутим на мостике: ноги шагали, как по горушке. Где-то вода уже врывалась в машину.
– Ватерлиния под водой, – глянул рулевой за борт. – Уже ее не видать. Пора смываться, как бы нас винтом не засосало…
– Штурман, – велел комиссар, – ты карты там, хозяйство свое научное перекинь в тузик, чтобы потом с ним не вожжаться.
– Сейчас, – отозвался штурман и ушел к себе в рубку.
Рулевой вдруг вытянулся… Бросился к компасу, откинул на пеленгаторе светофильтры, чтобы его не слепило солнце. Взял первый пеленг на искорку далекого монастыря…
– Ошибка! – заорал он как ошпаренный, тараща глаза. – Счисление неверно… Мы в стороне от фарватера тонем! Тонем!
Штурман держал под локтем сверток карт, в другой руке деревянный чемоданчик с секстантом. Нервы его не выдержали, он бросил ящик и карты, головой плюхнулся с мостика прямо в море. Пока он плыл на глубине, комиссар успел зарядить наган.
Вот вынырнула голова и, встряхнувшись, отбросила на затылок длинные мокрые волосы…
– Белая тварь… на! на! на!
Наган точно стучал в руке. Фонтанчики пены выпрыгивали из воды то возле правого, то возле левого уха предателя. Отбросив наган, комиссар крикнул рулевому:
– Ванька! Дуй в туза… а я… Сейчас!
И по трапу – вниз: тра-та-та… тра-та-та…
«Остановить, задраить обратно, спасти…»
В командном коридоре с ревом неслась вода. Преодолев встречный поток, комиссар добрался до машинных отсеков. Он знал, что там – под сводами – должна быть воздушная подушка из спертого воздуха, сжатого страшным напором воды. Мутная зелень сквозила в шахте, по которой он нырнул на затопленную глубину.
