Любор покосился на грека.
– Шутишь? – спросил он настороженно.
– Ни к чему тебе обиду на отца носить. Да и к святым местам пойти будет на пользу.
– Ну грек… Ну коли сможешь, – Любор вскочил, заходил по избе, потом положил руки тому на плечи и встряхнул, – Век буду должен!
– На всё воля Божья, – Филипп склонил голову в чёрном клобуке и перекрестился.
Месяц листопад проходил в пасмурных днях ветрогона, и уже к концу его ударили морозы. Люди всё чаще сидели по избам – женщины пели, пряли и ткали полотно на будущий год, мужи маялись и пили. Решено было созвать большое вече, и на него прибыли все, кто уже мог носить копьё и лук. То есть все те, кого одолевала маята.
Сначала, как полагалось, говорили старики. Их слушали, уважительно скрывая зевки, и заметно оживились, когда слово взял воевода Усыня, ближайший человек князя. Отирая рыжие вислые усы, он бранил на чём свет стоит людоедов-древлян и призывал пойти на них в поход. Пока их дружина в Киеве, пока Искоростень оставлен, нужно было, по его словам, брать его, мстить за похищенных девиц. Князь сверкал глазами, и было видно, что слова воеводы ему по душе. Тогда кто-то из старейшин возразил, что впереди зима, и в это время никто не воюет, а только дань собирают. Замечание было весомое, большинство мужей согласились, и предложили ждать до весны, пока откроется река, а болота просохнут.
Встал вопрос, чем же заниматься до весны – неужели сидеть в Стоянище и бить зайцев? Это говорила молодёжь.
Наконец, из круга вышел мрак-Варун, оглядел всех хмурым глазом и поклонился князю. Почтенное звание кузнеца давало право говорить без очереди.
– Пока весь люд честной в сборе, буду просить тебя, княже, давнюю просьбу. И коли не по справедливости прошу, скажи – тому все свидетелями.
Князь затрепал рукав кожуха, чуя неприятный разговор.
– Говори, Варун.
– Знаешь ты, и все знают, что живём мы с женой моей Заславой одни теперь. Лесобора задрал зверь, Полелю зверь унёс.
Варун почесал шею, подумал. Долго говорить ему было непросто.
– Но и не молоды мы уже, и кто знает, будут ли ещё дети. А без них умирать нельзя. Как род продолжится? Потому что не должно быть, чтоб некому помянуть. Дух в памяти чают. Разве не верно я говорю, братия?
Вокруг закивали.
– Знаешь ты, и все знают, что в бою взял я пленницу, древлянку, которая нынче живёт в тереме. Ты, княже, запретил мне брать её себе женой. Спорить с этим не след. Так дай же ты мне её в дочери!
Закашляли, заволновались. Кто-то встал во мраке за спинами, кто-то засмеялся, а иные одобрительно клонились головами.
– Или не имею права? – продолжил Варун, всё так же напряжённо глядя на князя.
– Имеешь, конечно, – пожал плечами Стоян, – Но надо подумать…
– А чего думать? – крикнули со скамей.
– Не видано, чтобы в дочери… рабу известно зачем берут в дом! – смеялись с другой стороны.
– Хитро придумал!
Варун рыскал глазами, искал болтунов, но яркий костёр размывал лица.
– Всё верно, Варун достойный человек!
– Он не обидит… А кто ему дочь вернёт? Князь не вернул!
– Отдай девку!
– Зря! Её бы молодому кому…
Стоян кусал ус и трепал рукав, не решаясь ответить. Народ закипал, и Варун, казалось, врос в землю, готовый ждать до утра и даже дольше.
Но всё разрешилось само. В круг к Варуну вышел со скамей Любор. Он встал к нему лицом, а кузнец даже не поглядел на него.
– Я не верю тебе, Варун! – сказал он.
Кузнец не шевелился. Толпа затихла.
