Но как-то раз ей всё же удалось заговорить с ним о том, что волновало его пуще всего. Месяц березень принёс долгожданное тепло под треск речного льда и грачей.
Жегор сидел на тюке сена весь в опилках и желтой древесной пыли. Дагни подошла тихо, заглянув за плечо. Ей стало любопытно – мальчик старательно ковырялся с куском дерева. Чёрное лезвие с простой обмотанной бечевой рукоятью ловко плясало по ясеню, оставляя невиданные кружева.
Жегор убрал лезвие, чтобы сдуть стружку, и она отряхнула его тулупчик. Он обернулся и пощурился – солнце ярилось в промытом небе.
– Чего это ты делаешь? – она улыбнулась своими пухлыми румяными щеками. Жегор знал, что бабы используют свекольный порошок для румян.
– Видел вот узоры на железе. На воротах, где канава. Как мороз прихватит, так всё в перьях. А теперь вот, – он протянул ей брусок, – такие же.
– Право любо! – она округлила глаза. – Неужто сам?
Перья и кружева, точно кто-то дохнул на морозную сталь.
– А что, мороз может, а я что ли нет? Я и не то могу, – он закраснелся и опустил глаза.
– Что же ещё?
– Показать?
Она рассмеялась.
– Ну коли разрешишь.
Жегор встал, отряхнулся и похромал с конюшни в хижинку. Дагни пошла следом, распуская шлейф из лент и песцовых хвостов, надушенных арабским маслом.
Под отворотом шкур, служивших ему постелью, обнаружился целый склад диковинных для Дагни предметов. Там были звери, птицы, цветы и травы, варяжские ладьи на волнах. Были даже лица Рюрика, Боруна и самой Дагни – их легко было узнать, рука мастера соблюдала пропорции. И всё это умещалось на плоских маленьких брусочках ясеня. Дагни попросила разрешения дотронуться – наощупь они были выпуклыми. Словно кто-то выдавил их из цельного дерева, как выдавливают мёд из сотовых сетей, и он получает шестиугольную форму. Только мёд плавился обратно, а эти узоры застыли прочно. Затем она догадалась, что они вырезаны, но работа была такая тонкая, и не верилось, что это дерево, а не песок. На песке можно начертить соломинкой.
– Чем ты это сделал?
– Вот, – мальчик не выпускал из рук чёрного резца, – слепец подарил. Ладная игрушка.
Дагни была так удивлена, что даже напугалась. Она по природе была очень волнительна, и даже тело её как бы всё складывалось из нежных волн.
– Ты показывал это князю?
Он кивнул.
– Теперь понятно, – сказала Дагни, – почему тебя отправляют в Киев.
– Да? Почему?
Дагни улыбнулась и погладила его по голове.
– Ты езжай, и всё делай, что тебе велено будет. Всех слушай, и своего дела, – она снова тронула деревянные изразцы, – не оставляй, не меняй ни на что. В этом же… дыхание!
Она зачарованно смотрела на дело его рук, и Жегор понял, что сам он так же смотрит иной раз на высоту деревьев и на багровые закаты. Эти брусочки могли передавать один и тот же взгляд – от человека человеку. Передавать то, чего нельзя потрогать руками через то, что потрогать можно. Как воздух предает теплоту дыхания. Словно две силы – земли и неба, силы двух ярусов древа, верхнего и нижнего, сходились здесь. А здесь – это в мире людей, то есть, в нём самом. В Жегоре сходилось целое мировое древо.
От этих мыслей его взяла дрожь, и он выбежал на улицу. Грачи. Оглушительный треск, речной гуд, лучи.
«Со мной поедешь. Как лёд тронется», – говорил Олег. И вот уже…
Он побежал в сторону реки. У выложенных на берегу драккаров собрание. Тащат канаты, катят брёвна на полозья и подкаты. Шитыми рукавами машут. Деловито чешутся. Разговоры про ладьи и льдины. Глаза горят, щерятся рыжие бороды. Всем бы уж в путь. Из варяжских озёр в ту сторону, что дедами прозвана греческой.
