И с третьей вахтой все уладилось. Может быть, это Возницин ходатайствовал перед старпомом, а может быть, тот сам решил заменить меня матросом первого класса. Это было правильное решение, потому что нельзя доверять камбуз тому, кто даже не умеет читать сигналы морзянки. Так что вахта, в конце концов, досталась Рассолу, ветерану рыбной промышленности и большому специалисту по всем вопросам морского быта, включая морзянку на прием.
* * *
Однажды, октябрьским днем, когда остывший воздух кажется стеклянным и под ногами ржавеет опавшая листва, я случайно встретил Николая Андреевича, он бурно жестикулировал в компании двух незнакомых мне субъектов. Над головой орали чайки, принесенные с побережья ветром, накануне «Яндекс» обещал шторм, было ясно, что светопреставление, обычное в эту пору для приморского города, вот-вот начнется.
Штурман был одет не по сезону: тот же, что и в пору нашего знакомства темно – синий пиджак, берет а-ля коммандос, который он носил в бытность помощником капитана пожарного катера, та же бородка клинышком, галстук крупным узлом.
Прежней осталась и командирская выправка – два алкаша, сопровождавшие штурмана покорно вертели головами по направлению движения его руки, властно указывающей то в одну, то в другую сторону. Короткими галсами, покачиваясь, как по бурному морю, отряд направлялся, вероятно, в ближайший пивной ларек.
Я не окликнул Возницына, нам нечего было сказать друг другу, прошло слишком много лет.
Уже давно я оглядываю себя в зеркале с неудовольствием. Мешает толстый живот и отсутствие целого ряда зубов, потерянных на промысле в верхних широтах, где несколько лет работал на поломанном морозильном траулере, доканывая биографию, приближая заведомо неудачный финал. Забыты танкер-паровик, пожарный катер и наши разговоры про джаз и мое стремление уйти в плавание – все уместилось в одну-единственную цифру: тридцать.
Тридцать лет назад все это было. Грустно, граждане.
Моему дяде, Якову Пиганову, посвящаю.
Жора Кашин рисовал чайники. Сначала за рисунок ему платили триста долларов. Потом цена выросла, и жена вынуждена была уйти с работы, следить, чтобы Жора не пил, а только рисовал чайники.
Жора не был алкоголиком в традиционном, химическом смысле, его зависимость была психологическая. Так сказал доктор, к которому Жора обратился после неудачного визита представителей ганноверского музея.
Немцам нужны были Жорины работы для выставки «Экспрессионизм в современном российском изобразительном искусстве», или что-то в этом роде, с последующим занесением в каталог. Предполагались крупные закупки и, возможно, кардинальное решение материального вопроса, но Жора проспал свой шанс по неизвестному жене адресу, и немцы уехали ни с чем.
Кроме немцев были еще заказы от международных издательств. Жорины чайники тиражировались от США до Австралии, но географические широты его не интересовали. Жора исследовал собственный крохотный мир, здесь он был первооткрывателем, царем и демиургом, а амбициями и международными сношениями ведала супруга.
Измайловский вернисаж тоже кормил неплохо. Там, среди акварелистов, живописцев и графиков у Жоры была своя ниша. Приезжали братки, покупали чего-нибудь на стену в офис. Заказывали в размер, чтобы в багажник автомобильный влезало. Платили хорошо, настолько, что все это благополучие однажды просто обязано было закончиться. Супруга прилагала усилия, но Жора все равно оказался в наркологическом диспансере, причем добровольно.
