– Саша, а теперь послушай, – громко сказала бабушка, вернувшись с похорон. – Не нужно было мыть руку, но это не беда. Только что умерший человек становится проводником между миром живых и миром мертвых. А тот, кто коснется его лба, становится посвященным.
– Во что посвященным? – прорыдал я, выскочив ей навстречу в коридор.
– Долго обьяснять, но теперь твой безымянный палец- заговоренный. Им можно лечить больные зубы, сводить ячмень с глаз, снимать головную боль, – сказала бабушка. – Потом спасибо еще скажешь!
– Я маме все расскажу! – еще больше разревелся я, стукнув кулаком по дверному косяку. – И расскажу что ты в комнате своей свечки жжешь и разговариваешь с кем-то! И расскажу как от тебя люди на улице шарахаются! – кричал я.
– А маме не надо. И папе не надо. – спокойно сказала бабушка. – Впрочем, мать твоя и так все знает. Саша, у меня есть дар и я хочу передать его тебе – он не должен погибнуть. Он перейдет к тебе после моей смерти – если ты согласишься его принять. Мать , дочка моя, не согласилась. А ты согласишься, – сказала она с напором.
– И я не соглашусь! – крикнул я и убежал в свою комнату.
3
– Степанида Ивановна, умаляю! Ну я прошу вас! Что хотите возьмите только спасите! – услышал я сквозь сон в ночь после похорон чьи-то рыдания.
– Зинаида, кому преставиться сейчас суждено – так оно и должно быть. К врачу его вези – чего ко мне-то пришла? – отвечала бабушка.
– Да не довезем! Вы бы видели! Только на вас надежда! – причитала женщина.
– Ладно, Зинаида, в последний раз! И чтобы языком своим поганым про меня по селу не рассказывала то, чего нет! – рассердилась бабушка.
По шагам я понял, что она пошла на кухню, услышал, как открыла шкафчик, включила воду, загремела кастрюлями. Через несколько минут все стихло, бабушка куда-то ушла. Пришла домой она под утро.
– Саша! – позвала она меня из коридора.
Я не спал и сразу же вышел из комнаты.
– Куда ты ходила, ба?
– Дружка твоего, Лешку, собаки подрали. Хорошо, что голову не изуродовали – а так все, живого места нет, – хлопнула бабушка по коленке, другой рукой держась за лоб. – Совсем старая я стала. Сделала что смогла – да он одной ногой тут, другой за Глафирой покойницей пошел. Сил мне не хватило прочно с нами его оставить – идем со мной, поможешь!
– Ба, я…– меня забила мелкая дрожь.
– Давай без разговоров, а? Сказала идем- значит пошли!
И я пошел.
Лешка лежал на кровати без движения, вокруг него суетилась его мать тетя Зина. Мочила в тазу какие-то тряпки, что-то причитала. Простынь, которой был накрыт Лешка, сочилась кровью.
– Зинаида, снимай, – кивнула на него бабушка, перехватив удивленный взгляд женщины. – Ничего не говори, Зинаида.
Она сняла с сына простынь и я увидел изувеченные лешкины руки, располосованную, будто ножом, грудь.
– Попроси Глафиру не забирать его с собой, – сказала бабушка.
– Ба, да кого я попрошу? Как я попрошу? – недоуменно посмотрел на нее я.
– Как чувствуешь – так и проси. Как умеешь. Мертвые все слышат, – сказала она.
Я подошел к Лешке и погладил его по голове. Я гладил волосы и просил, как умел, Глафиру оставить его в живых. Вдруг Лешка глубоко вдохнул, открыл глаза и зашелся в крике. Наверное, от боли. В эту же минуту треснуло пополам зеркало, стоящее напротив его кровати.
– Все, ушла Глафира. Оставила, – сказала бабушка и упала на пол без движения.
– Ба! – закричал я. – Тетя Зина!
Она прибежала на крик, запричитала, забегала между сыном и бабушкой.
