На эту паперть двойственной судьбы —
И так стоит… до кроткого сиянья —
(и знак всегда ей был) —
До первого луча, что вспыхнет и взовьётся,
И аж забудется в коротком полусне…
И вновь идёт т у д а, приняв юродство,
Разбить фонарь, кичащийся над ней.
Жизнь исходит – и ставит вехи,
За которые не перейти.
И терпенья глухие доспехи —
Это всё, что успел ты спасти.
И глядишь на просторы минувших,
В лёгкой дымке оставленных дней —
Лишь они и видны – затонувших —
Мачты славных твоих кораблей.
Мне кажется, время моё прошло.
Давно уже, целый век назад.
И что понадобиться могло
Мне, призраку,
здесь,
средь румяных чад?
Бегут, насквозь пронзая, сквозь
Летят трамваи, едва колыхнув
Прозрачную ось:
Уф… уф… уф… уф…
И всё ж, смотрю, силясь слиться, нет:
Чужесть и пустошь, и чад, и чушь.
Нет больше в мире ни общих бед,
Ни общих смыслов родственных душ.
Отдельно всплывает людской поток.
Отдельно живёт и природы миф.
И даже празднеств счастливый бог
Где-то отдельно, свой дух затаив.
Мне это – мне! – уже не постичь,
Не осознать никогда, не явить
То, в современность стремящее клич:
Жить… жить… жить… жить…
Холодно в доме – топят камин.
А за окном и тепло и цветение.
Столько народу вокруг, ты – один.
Мало. Ты требуешь уединения.
Только испытано это уже:
Яд – одиночество. Противоядия
Так и не найдено. Прямо взашей
Гнать его – Гнать его! – вместо объятия…
Вместе с собою, когда удила
Так вот закусишь без всякой причины…
О, разграни —
чила бы, разняла,
Эти столь схожие две величины.
Уединиться – не значит один
Ты на пороге отчаянных действий.
Уединение…
с кем-то…
камин,
Вот, например, это жаркая бестия;
Или хоть с рифмой, долбящей мозги;
С креслом, с дорогой, с разлукой щемящей,
Даже с тоской… не умрёшь от тоски…
Милостью Божьей – прямой, настоящий.
Из детства выросшая ночь, —
О, ведь и ты была дитятей! —
Уже свою рождаешь дочь,
Из цепких выпустив объятий.
Заматерелой девой сна
(Твой сон особенного свойства) —
Как и тогда ты у окна,
Нет и теперь во мне геройства.
Теперь и вовсе не ищи!
Когда смотрю поверх заката,
Уж пригляжу среди лощин
Громоздких туч пути возврата.
Мой скорый рейс: закат – рассвет.
Чтоб не входить, не прорываться…
О, мне известно, сколько бед
Несёт ручищ твоих коварство.
И отчего – тишком-тишком —
Тобой пугают, и боятся
Звучащих за спиной шагов,
Порой лишь глупого паяца.
Живая правда при тебе
Так беспощадно, так жестоко
Видна, что плачешь по судьбе,
Своей судьбе ещё до срока.
Да, осень золотая.
Но золото своё
Она в огонь сметает,
Транжирит, раздаёт.
Не ценит и не помнит,
Как будучи весной
В мечтах жила укромных
О роскоши земной.
А видит лишь потери,
Разлук бесценный ряд —
И у массивной двери
Нескромный свой наряд.
Холодных зим предчувствие, предвестье
Ложится нА землю опять.
Греха ли смертного, иль мести
Вновь эта горькая печать?
Но неспроста – и вновь, и вновь по кругу:
Бесснежье, ветер, резкость и мороз, —
И прячет зверь в промозглый угол
Свой чуткий нос.
Бесснежье…
Улиц обнажённых
Зияют рёбра, веточка дрожит,
И южных чад, морозом сокрушённых,
Немая тать по улицам спешит.
И тишина – такая! – непривычно.
Лишь гулкость звонкая повсюду разлитА,
Что скажешь слово – тут же эхом зычным
Ударится в хрустальные уста.
И снова отзовётся в подневольном:
Холодных зим предвестие верно…
Но выпал снег с утра в Первопрестольной!
Верти, Зима, своё веретено.
Не плачь, душа моя!
Душа моя, не плачь!
Неужто позабыв своё бессмертье,
