Интересными представляются мне в рецензируемом сборнике стихи Федора Сухова. При всей несхожести его творческой манеры с манерой Агашиной их что-то очень роднит. Это «что-то» – верность традиции, горячая любовь к России, поэтическая зоркость. Если Агашиной присущи мягкие тона— она умеет точно передать тончайшие движения души, – то для поэзии Федора Сухова характерно многоцветное буйство красок, неожиданность эпитетов, смелость образов. Смотрите, как он пишет: «…души деревьев кипят», «…ветер… лебяжьим взмахнул рукавом…». Или: «молоко ромашковое пить ненасытными глазами». Но яркие слова и эпитеты для Сухова не самоцель. Нет ничего хуже, когда образ существует ради себя самого. Тогда пропадает поэзия. Читатель ахает и удивляется поэтической «смелости» стихотворца, но в конце концов ловит себя на мысли, что стихотворение в сущности ни о чем. Поэзия Федора Сухова, по крайней мере в лучших образцах, содержательна и не затуманена внешними красотами. В его стихах много грусти, но это, как правило, светлая, добрая грусть.
Однако, мне думается, поэт иногда злоупотребляет своим настроением. Я не могу, например, представить себе лирического героя Сухова столь же активным, как героя Есенина, который может сбросить лайковые перчатки, кинуть в копну городскую шляпу, взять в руки косу и воскликнуть: «Я ль не деревенским, я ль крестьянским не был! Памятью деревни я ль не дорожу!». И эта неактивность и даже порой меланхоличность Сухова служат поэту плохую службу. Пример тому – концовка стихотворения «Просыпаюсь вместе с петухами»:
Только я без стона и без кряка
Сгину в полыхающем огне.
Я давно убит на той великой,
На своей единственной войне.
Не правда ли сильно сказано? Сильно и… неверно. Когда-то другой волгоградский поэт, сверстник Сухова и тоже участник войны, сказал, что на войне «…выбор был небольшой: или прийти с пустым рукавом, или с пустой душой». В том-то и сила нашего могучего народа, что он не выбирал между этими положениями. Тысячи и тысячи солдат пришли «с пустым рукавом», но с душой, полной уверенности в своей правоте, с душой, полной радости жизни. Нет, не считал себя «давно убитым на той, единственной войне» герой фильма «Председатель» Егор Трубников, потерявший на фронте руку. Не верю я в данном случае герою Федора Сухова. Здесь совершенно очевидна поза – непростительная вещь для такого поэта, как он.
Упругостью поэтической формы и целеустремленностью отличаются стихи, на мой взгляд, Исая Тобольского. Они не похожи ни на стихи М. Агашиной, хотя Тобольский, участник войны, не может не писать о том же Мамаевом кургане, ни на стихи Ф. Сухова, хотя поэту не чужды философические раздумья. Приведу полностью для подтверждения своей мысли стихотворение «Мамаев курган».
Великая Печаль
Всегда проста.
Трагедия – как ночь —
Всегда безмолвна.
И тишина
Почти громоподобна,
Когда у Скорби
Сомкнуты уста.
Я был четыре года на войне.
Я знаю цену этой тишине…
Стихотворение действительно упруго, как сжатая пружина. В нем ни одного лишнего слова, чего, к сожалению, нельзя сказать, например, о его «Старике» – стихотворении растянутом, вялом. Мысль в нем верная, и образ старика как будто получился. Но боже мой! Как часто и примерно так же пишут у нас об умирающих стариках, перед которыми в последний час проходит их нелегкая, но праведная жизнь!
Зато следующее стихотворение – «Бабье лето» – изящно и по-хорошему афористично. Думаю, настоящее призвание Исая Тобольского именно в таких стихах – метких, лапидарных.
