Ночь прошла неспокойно. Кухонная печь заполнила всё пространство Саниного сна – мир словно втягивался в чёрное нутро, как в воронку. Устье печи, сбросив заслонку, пугало своей глубиной, свистело сквозняком, настораживало шёпотом, шебуршанием, шорохом-морохом, фухх…
Маленькие ручки в седых ворсинках прижали сладко пахнущий Ладкин зуб к лысоватой груди. В глубине нежно-розовой детской дёснышки тукнуло, ожило и пошло в рост.
Утро выдалось седым, туманным. Ослабленное затяжной зимой солнце неверной рукой водило в тумане, пытаясь нащупать окна, но попадало в «молоко». В доме было сумрачно, за окном – серым-серо, и едва намечены силуэты близких деревьев. Снег валил всю ночь, и Саня, вздохнув, взялась за лопату – а то, глядишь, так скоро и из дома не выберешься.
Она чистила дорожку у ворот и вспоминала тревожный сон. Почему её так пугает эта печь? Ответ не приходил.
Саня вдруг вздрогнула и подняла голову. С другой стороны улицы на неё пристально смотрел незнакомец – маленький какой-то дедок. Заметив, что его обнаружили, он неуклюже, по-птичьи подпрыгивая, захромал в её сторону. Подошёл, тряхнул седыми космами, глянул рыжим разбойничьим глазом.
– Здрасте… – растерянно поздоровалась Саша.
Дед не ответил на приветствие, продолжая изучать девушку.
– Я Гудада, – вымолвил вдруг. Голос негромкий и будто надломленный в сильной ноте – хрипит, сипит. – Гляжу, новый человек.
– Гудада… Гудед?
– Дед Гудед – так местные зовут. Цыганское имя, цыганский дед.
– Мне о вас Геннадий говорил… что за советом к вам можно…
– И что? Не нужен ещё мой совет? – Гудада прищурился.
– Да нет, вроде, – неуверенно ответила Саша. Не станешь же первому встречному рассказывать… Да и о чем? О том, что она печки боится? Курам на смех.
– До свидания тогда, – со значением сказал дед. Взгляд его вдруг стал сочувствующим:
– Лучше уезжай, девка. Ждали тебя.
И развернулся, и зашагал в туманную морозь.
Как это понимать? Уезжай, но тебя ждали? Кто? Директор школы, конечно, ждал – малыши без пригляда были. Но зачем уезжать? Странный какой дед… Да ещё и на «ты» сразу.
Неприятная встреча настроения не добавила. Саня разозлилась на себя: поддалась беспочвенному страху, тут ещё дед этот нагнал туману. С пугливостью надо кончать – всё равно в морозы печь придётся топить, пора привыкать. Дом уже сияет чистотой, а в кухне едва прибрано. Решено, страх долой, нужно обживать и эту «терра инкогнита».
Саня прибавила громкость старого радиоприёмника. Пугающую тишину кухни перекрыло что-то симфоническое. Вооружилась ведром для мусора, влезла на табурет у печки, отдёрнула занавески и опасливо стала сгребать накопившийся мусор. Сгоревшие спички, гусиные крылышки, перепачканные маслом – пироги смазывали, ветошь какая-то… За монотонностью занятия страх чуть притупился. Среди хлама Саня заметила какие-то мелкие желтовато-серые камешки. Присмотрелась, и её передёрнуло от внезапного узнавания – зубы! Потемневшие от времени, маленькие, такие же, как они бросили на печку накануне с Ладой. Сколько же их… У Геннадия, бывшего владельца дома, видимо, было много сестёр и братьев. «Кто зубы – на полку, а кто и на печку», – усмехнулась Саша. Надо же, целая история отдельной семьи…
Ссыпав находку в ведро, она продолжила уборку. Завалы постепенно уменьшались, как вдруг Санина рука в ворохе тряпок наткнулась на что-то мягкое, теплое. Живое. Саня, вскрикнув, чуть не слетела с табурета. Боязливо отодвинула ветошь – блёкло-серый комок шерсти, хвостик… Облегчённо выдохнула: мышей она никогда не боялась, а полудохлых тем более. Мышь, похоже, и правда доживала последние минуты: лежала, тяжело дыша, не пытаясь бежать. «Сколько ж тебе лет?» – внезапно посочувствовав чужой немощи, удивилась Саша. Мышь казалась дряхлой: хвост в каких-то коростах, сквозь редкую тусклую шерсть просвечивала бледная шкура. Только глаза ещё были живы. Старуха, не отрываясь, смотрела на человека. Саня удивилась: разве бывают у грызунов такие глаза? У них всегда чёрные блестящие бусины, а тут – медово-карий взгляд… какой-то очень осмысленный.
