– Ну, это ещё как сказать!.. – недовольно проворчал Муртазин.
Оттолкнув кресло, он резко встал, снял с бронзовых настольных часов колпак и, сверив их со своими, перевёл стрелки на две минуты вперёд. Затем поставил колпак на место и, подстелив предварительно старую газету, взобрался на стул, чтобы подвести стенные часы. Крепкий дубовый стул заскрипел под ним.
Подвинув стрелку, Муртазин, одёргивая рукава, покосился на Гаязова. Секретарь парткома, положив ногу на ногу, всё так же полулежал в кресле, но выпуклые глаза его смеялись. Он уже успел по своим, сегодня только сверенным по радио часам определить, что стенные отставали на целых три минуты.
Муртазин, поглядывая на все трое часов, сказал тоном человека, довольного сделанным:
– Не переношу, когда часы или люди, наподобие норовистой лошади, то отстают, то вперёд забегают.
Что-то в Гаязове раздражало Муртазина. Это ощущение не оставляло его и сейчас. Он изучал Гаязова, как художники изучают картину, – то издали наблюдал его, то вблизи. Но никак не мог уяснить себе, что же именно раздражает его в этом человеке. Но вот солнечные лучи ударили прямо в лицо Гаязову, и Муртазин понял: его улыбка, оказывается! В этой улыбке Муртазину читались и чрезмерная, на его взгляд, уверенность в себе, и повышенное чувство собственного достоинства, и – что больше всего не нравилось Муртазину – нежелание жить в подчинении.
– Я тоже не люблю, когда часы показывают неточное время, – сказал Гаязов, улыбаясь той самой спокойно-насмешливой улыбкой, которая столь не нравилась Муртазину. – Но вот если люди устремляются вперёд, это, по-моему, только хорошо… Вам, Хасан Шакирович, похоже, не совсем по душе пришёлся наш завод. Староват. Что и говорить, на новых заводах оборудование куда совершеннее. – По лицу Гаязова опять проскользнула раздражавшая Муртазина усмешка. – Но ведь люди-то везде одинаковы. Рабочие коллективы старых заводов имеют свои преимущества – здесь сильнее революционные традиции. Как по-вашему?
Муртазин не ответил. Гаязов встал и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться взад-вперёд по ковру. Выглянул через окно во двор. По широкому заводскому двору шли двое – инженер-технолог Аван Акчурин и главный конструктор Поярков. Сутуловатый Акчурин шагал молча, с опущенной головой. Поярков сильно жестикулировал.
В кабинет вошла секретарша Зоечка и подала на подпись бумаги. Зазвонил телефон. Установившаяся было в кабинете напряжённая тишина разрядилась. Муртазин снял трубку.
Вызывала Москва. Звонил сам министр.
– Спасибо, Владимир Алексеевич… Очень вам благодарен, – говорил в трубку Муртазин. – К работе приступил… Перспектива?.. Вот приглядываюсь… Нет, тянуть не буду… Разрешите позвонить вам несколькими днями позже… Да, слушаю… Увеличивается?.. На установки? Так… А не скажете, что именно? Слушаю… Учту обязательно… Хорошо, спасибо… Уразметова? Пошлю, не задержу… Нет, Владимир Алексеевич, – улыбнулся Муртазин. – Какой там своенравный, злой татарин… Тут татар много, похлёстче меня есть. Слушаю… Будьте здоровы.
Муртазин, быстро подмахивая бумаги, говорил Зоечке:
– Позвоните в экспериментальный цех и узнайте: вручили Иштугану Уразметову командировочное удостоверение? Он должен выехать не позже завтрашнего утра.
Когда секретарша вышла, Муртазин обратился к Гаязову:
– Министр звонил. План на установки собирается увеличить… И замышляет подсунуть нам, помимо того, какой-то новый заказ.
