После завтрака, подойдя к Галиму и положив ему на плечи свои большие, тяжёлые руки, Верещагин сказал беззлобно:
– Эх и остёр же у тебя глаз, парень! И потом – умеешь резать правду-матку в глаза. Хвалю!
– Так меня учили – говорить только правду, – сказал Урманов резко. Но, видимо, тут же раскаявшись в своём тоне, негромко добавил: – Поверьте, я не хотел вас оскорбить, товарищ главстаршина…
Верещагин миролюбиво кивнул, провёл пальцем по пуговицам Галима:
– Но слушай: я тебе тоже должен ответить…
В это время в отсек вошёл мичман Шалденко. Он был старше Урманова лет на пять, не больше.
Верещагин и Урманов вскочили на ноги, приветствуя его.
– Садитесь, садитесь! – сказал Шалденко. – О чём разговор?
– Вот Урманов обвиняет меня в трусости, – объяснил совершенно серьёзно главстаршина.
– Да ну?.. – удивлённо протянул мичман, и на лице его под светлыми бровями выжидательно засветились большие серые глаза.
– «Вы, говорит, почему во время бомбёжки побледнели?»
– Ну, ну, дальше. Интересное замечание! – Шалденко оживился и искоса взглянул на смутившегося Галима.
– Сначала я обиделся за эти слова, – продолжал главстаршина. – Ещё бы!.. Обвинить Андрея Верещагина в трусости! За это я кого угодно могу отделать…
Галим нетерпеливо вскочил на ноги.
– Не трать сердце понапрасну, Урманов, – сказал Верещагин, положив на плечо краснофлотца свою большую руку, и, обращаясь к мичману, продолжал: – Но Урманов сказал это не для того, чтобы меня оскорбить… Он ещё не понимает, что люди бледнеют по разным причинам. – Главстаршина пристально посмотрел на Шалденко, как бы ища у него подтверждения своей мысли. – Верно, товарищ мичман?
Шалденко лукаво усмехнулся в соломенного цвета усы.
– Как будто верно.
– А неопытному новичку это невдомёк, – процедил Андрей сквозь зубы.
Урманов вспыхнул.
– А с чего же вы тогда побледнели? Не просто так ведь?
– Конечно, не просто.
– Не тяни, Андрей, небось видишь, как мучаешь человека, – примирительно заметил Шалденко.
– Да разве я тяну? Только понимать надо. Я, возможно, действительно побледнел, не отрицаю, что Урманов это правильно говорит, только не из-за того, что смерти испугался, а… страшно умереть в самом начале войны… когда ещё ничего не успел сделать для родины. А она меня… подняла… ну… воспитала. Понятно или нет?
Ну, не знаю, как вам всё это объяснить. Если ты честный советский человек, тогда не стыдно, пусть даже и все волосы поседеют в такой беде, не то что побледнеешь. Может, я и не умею высказать всё, как чувствую, я не особенно образованный человек, но мысли мои, я так думаю, правильные.
– Теперь я, кажется, понял вас, товарищ главстаршина… – сказал Урманов.
Верещагин окинул его быстрым внимательным взглядом.
– Нет, Урманов, по глазам вижу, не всё ещё понял. Чтобы до конца понять, надо сердцем пережить.
Снова раздался сигнал боевой тревоги. Через мгновение моряков в отсеке как не бывало.
Лодка продолжала идти на глубине. Шаховский слушал акустика. С сосредоточенным лицом он изредка прикасался кончиками пальцев к своим седеющим вискам. Тогда он чувствовал, как сильно пульсировала кровь в венах.
Руки акустика, лежащие на ручках прибора, зашевелились быстрее.
– Правый борт, курсовой… слышу шум многих винтов! – торопливо доложил Драндус командиру.
Обстановка для атаки складывалась неблагоприятная. Лодка оказалась зажатой между берегом и кораблями противника. В случае, если её обнаружат, манёвр будет стеснён до крайности.
