Войдя в эту уютную, светлую комнату, люди чувствуют себя свободно, как дома, и, приветливо кивая молодой девушке, сосредоточенно перебирающей костяшки счётов, говорят:
– И не поймёшь, то ли это Альфия так красит комнату, то ли сама комната хороша…
А те, кто побойчее, добавляют:
– И кому только на счастье растёт этакая жемчужинка…
Если же иногда кто из стариков присаживался поближе к столу Альфии, так другой посмеивался:
– Подвинься-ка, Котбетдин-абзы. У тебя ведь нет сыновей, можешь и подальше где сесть. А у меня сын жених, дай-ка лучше я подсяду поближе к Альфие, а к весне, коли суждено, возьму её к себе в дом невесткой.
Альфия, не переставая между делом прислушиваться к беседе Ханафи с Салимом, отложила квитанции, раскрыла большую конторскую книгу и взяла перо. Как раз в это время и появился Газинур. Вошёл он, как обычно, с шумом, ещё с порога бросив Альфие какую-то шутку, от которой та густо покраснела. Но, повернувшись к председательскому столу, стал серьёзным: рядом с Ханафи сидел Салим, и Газинуру подумалось невольно, не подымают ли заново историю с лошадьми. Он насторожился.
– Так вот, Салим, – говорил Ханафи, глядя прямо в глаза парню, – правление решило освободить тебя от должности ветфельдшера. Почему – сам знаешь, обижаться нечего. Раз получилась осечка, её уже никак не скроешь. Я насчёт тебя много размышлял. Не хотелось бы, чтобы ты и в будущем остался такой – ни яблоко, ни хурма. Сегодня пришла из района бумага, просят выделить людей на социалистические стройки. Может, поедешь? – И, увидев на лице Салима растерянность, добавил: – Ты человек молодой, поглядишь, чем живёт страна. Подумай. Не надолго, всего на год. А год, как говорит наш Газинур, даже заячья шкурка выдерживает.
Ханафи помолчал, ожидая ответа.
– С удовольствием поехал бы, Ханафи-абы… – начал Салим, стараясь не смотреть в глаза председателю. – С большим удовольствием… Но ты ведь знаешь, я… человек больной… Поэтому я и с учёбы ушёл. Потом я ведь…
– Хочу жениться на Миннури… – вставил Газинур.
Ему показалось, что губы Ханафи под большими чёрными усами дрогнули в улыбке. Но председатель погрозил Газинуру пальцем: дескать, сиди смирно. Не тебя спрашивают.
– А я и не знал до сих пор, что ты болен, – сказал Ханафи, и Газинур увидел, как в его глазах заплясали лукавые искорки. – Так чем же ты хвораешь?
Салим сидел, потупив глаза, краснея и не находя, что ответить.
– У него такая хворь, Ханафи-абы, что нельзя сказать при Альфие. Ты спроси его об этом за дверью, – снова раздался насмешливый голос Газинура.
Эти слова были для Салима словно пощёчина. Побагровев, он вскочил, отвислые губы его дрожали. Он искал слов, которые сразили бы Газинура на месте, но они не находились.
– С-свинопас! – прошипел он сквозь зубы.
Газинур рассмеялся.
– Правдивое слово не зазорно, Салим. Пусть бы у колхоза было побольше таких «красавчиков», каких мне довелось пасти. Правильно я говорю, Ханафи-абы? Знаешь, сколько доходу получает от них колхоз «Прогресс»? Сто тысяч! Зачем же стесняться работы, которая могла бы принести колхозу сто тысяч рублей доходу.
Председатель согласно кивнул головой и добавил, что с осени в «Красногвардейце» будет своя свиноферма. Потом опять повернулся к Салиму.
– Пока на этом кончим, Салим. А завтра съездишь, покажешься врачу. Альфия даст направление. Если ты действительно не годен к строевой, что ж поделаешь!.. У нас людей достаточно.
