Поэтому особое и наибольшее, внимание Л. С. Выготский уделяет речевому, словесному знаку. Именно речь носит на себе наиболее явные «признаки социогенного (социального) происхождения». По его словам, с момента овладения языком всё внутреннее развитие ребенка из животной фазы (биологической) переходит в собственно-человеческую (социальную). Язык приобщает ребенка ко всему духовному опыту человечества и делает возможным развитие «высших» психических функций (обобщение, суждение и т. д.) (Варшава и Л. С. Выготский, 1931). Вот почему роль речи, рассматриваемой в качестве важного знакового средства психического развития, оценивается исключительно высоко. Например, в ряде случаев, отстаивая тезис о единстве мышления и речи, он прямо пишет об интеллектуальной функции речи: последняя имеет не только функцию общения, но и функцию мышления (т. е. мышление является функцией речи) (Выготский, 1934). Во всяком случае, в единстве мышления и речи ведущим для него является не первое, а второе. Такое понимание речи неразрывно связано с его трактовкой вообще всякого знака.
Как, известно, Л. С. Выготский вначале понимал знак (в частности, словесный) чисто формалистически, первое время, вовсе игнорируя даже его значение (что неоднократно отмечалось его критиками еще в 30-е и 40-е годы). Это обнаруживается, прежде всего, в его трактовке взаимодействия субъекта с объектом, как оно выступает в поведении, деятельности. Знаковое стимул-средство искусственно вводится в ситуацию и, по его словам, не имеет – само по себе – к ней и к ответной реакции человека никакого отношения. Знак ничего не изменяет в объекте психологической операции…», он не имеет дела непосредственно с объектом, субъект проявляет свою «активность по отношению к себе, а не к объекту» (Подчеркнуто мною – А. Б.) (Выготский, 1960, с. 125).
Человек сам определяет и направляет свое поведение при помощи знаковых средств, направленных, в свою очередь, не вовне, а внутрь, на субъекта, на овладение поведением. Такова «автостимуляция», т. е. создание и употребление субъектом искусственных стимулов-средств и определение с их помощью собственного поведения; отсюда определенная «направленность», детерминированность деятельности.
Как совершенно очевидно, детерминация поведения, «деятельности выступает здесь только со стороны субъекта, идет только от него. Разрушаются единство и взаимодействие субъекта, с объектом: последний либо вообще выпадает, либо в лучшем случае не рассматривается как основа этого единства и взаимодействия. Понимание знака как средства психического развития и, прежде всего, как средства направления психических операций необходимо приводит к отрыву средства от того, средством чего оно является, вообще к полному разрыву между «направляющим» и «направляемым» (как бы ни трактовалось то и другое). И это тем очевиднее, чем большая роль приписывается знакам в психическом развитии, например, роль «производящей причины» высших психических функций (см. дальше).
Аналогичный вывод вытекает из анализа той же проблемы уже непосредственно с точки зрения соотношения социального, культурного и биологического, натурального, т. е. в плане взаимосвязи между «высшими» и «низшими» психическими функциями. Согласно общепризнанному и справедливому мнению, Л. С. Выготскому все же не удалось преодолеть очень и широко распространенный в психологии того времени
