Кладбище – это мир справедливости. Ни тебе бунтов, ни погромов, ни вешателей, ни повешенных… Надо научиться жить, как на кладбище. Как только научишься – сразу же исчезнут обиженные и недовольные, потому что все будет как в жизни, но только без жизни.
И в этой горькой иронии, переходящей из романа в роман («Мертвых надо помнить. Но от них ничего не родится…» – говорит один из героев «Парка евреев»), скрыт глубокий исторический пессимизм писателя, основанный на опыте его поколения, завершающего многовековую историю литовского еврейства.
Еврейские надгробия Восточной Европы необычайно выразительны и разнообразны, при этом они выдержаны в общем стиле. Прошлое представлено на них с помощью емких символических образов – зверей, растений, предметов обихода, включенных в сложную орнаментальную структуру из текста и абстрактных фигур. Все эти элементы присутствуют и в прозе Кановича, разворачивающей их символический потенциал в подробное повествование. Люди, деревья, животные населяют художественное пространство на равных, часы тикают с «чешуйчатыми циферблатами, с цепочками-плавниками», отсчитывая время внутри человека, а белый козленок, одновременно символ жертвы и надежды, путешествует из одного романа в другой. В казахской степи сам автор, Гирш-олень, получает новое имя, Гриша, давая рождение русскому писателю Григорию Кановичу («Лики во тьме»). Воображение встречается с реальностью, как жизнь встречается со смертью, открывая символический смысл обыденных предметов. Даниил в «Свечах на ветру» растет на кладбище, в буквальном смысле между жизнью и смертью, как бы предвосхищая свой будущий жизненный путь из местечка в гетто.
Канович выводит своего первого героя из обыденного пространства и времени. Внук часовщика, по настоянию бабушки он должен выбрать другую специальность, которая освободила бы его от зависимости от времени:
– Пока я жива, ты часовщиком не будешь, – отрубила бабушка. – Тоже мне, прости господи, ремесло!.. У одного имеются часы, другой время по солнышку определяет, третьему и вовсе нет никакого дела до того, пять часов сейчас или девять.
Насыщенная многозначным символизмом философская фактура прозы Кановича неотделима от злободневной реальности. И прошлое, и настоящее насыщены политикой. Сын своего времени, Канович пристально исследует психологию политического протеста и конформизма. Саул, отец Даниила из романа «Свечи на ветру», сидит в тюрьме за коммунистическую деятельность в «буржуазной» Литве – на первый взгляд, такой сюжетный ход выглядит как определенный компромисс с советской идеологией ради публикации романа. Однако при ближайшем рассмотрении, как всегда у Кановича, все оказывается сложнее. Независимая Литва совсем не была раем для евреев, и их активное участие в коммунистическом движении имело свои веские основания. После короткого свидания с сыном Саул отправляется бороться с мировым порядком в Испанию, оставив сына сиротой, но передав ему по наследству свое обостренное чувство социальной справедливости. Коммунистическая политика важна здесь для Кановича не сама по себе, как борьба за конкретные цели и идеи, а как особое нравственное состояние личности. Как художнику ему одинаково интересны как те, кто борется против власти, так и те, кто ее охраняет. Саул восстал против мирового порядка, а мировой порядок – объясняет Даниилу учитель Рапопорт – «это, прежде всего, полицейский участок». Но, продолжает учитель, «хороших полицейских не бывает» – и единственным выходом для мечтательного мальчика остается его желание стать птицей и покинуть эту страну несправедливостей, где революция и полиция не могут существовать друг без друга. Бунтарей и охранителей объединяет не только общее время и пространство, но и некая психологическая взаимозависимость. Эти типажи переходят из романа в роман: так, героический подпольщик Саул перерождается в дядю Шмуле в «Местечковом романсе» – романе, написанном уже в другую историческую эпоху, когда коммунисты из советских героев превратились во врагов Литвы.
