Канович не живописует жестоких сцен мучительной гибели евреев, для него важнее показать внутреннюю трансформацию характеров. Несмотря на ужас происходящего, повествование сохраняет свою неторопливую размеренность, и обыденная жизнь местечка продолжается без евреев со своими повседневными заботами и мелкими интригами.
Название романа отсылает читателя к «Бесам» Достоевского, однако взгляд Кановича на проблему происхождения зла иной: историческая катастрофа для него не является продуктом заговора нескольких «одержимых» злодеев, а проявлением сил, неподвластных отдельным личностям. В свое время пороки царского режима привели к революции, породившей советскую диктатуру, которая, в свою очередь, разрушила слабую авторитарную общественно-политическую систему Литвы. Нацисты доделали то, что начали коммунисты, сумев привлечь на свою сторону дезорганизованное и дезориентированное литовское население, возбудить в нем инстинкты насилия и направить их против евреев. В этой ситуации человеку остается лишь его собственный нравственный выбор, но не в его власти изменить ход «грандиозных исторических событий». Бог не может никого спасти – по выражению одного героя, он ушел в отпуск, оставив за себя дьявола. «Достоевский» вопрос в романе задает Элишева, один из «пограничных» персонажей: «…почему сатане, который всякий раз прикидывается Мессией, удается заманить человека в свои сети и сделать прислужником зла? Чем он его подкупает и очаровывает? Может, тем, что, в отличие от Господа Бога, он требует от человека не жертвенности, а жертв, обещая в награду не призрачное Царство небесное, а земное, немедленное счастье, и находит виновников во всех его бедах и напастях? Только кликни, и он, вездесущий, тут же, не важно, в чьем обличии – немца или литовца, русского или еврея, – явится и оправдает твою ненависть и твою месть. И благословит тебя даже на убийство. Какой же верой, какими доспехами надо себя оковать, чтобы устоять перед ним и не поддаться его простым и неотразимым чарам?» Как кажется, по мысли Кановича, таким «доспехом» может послужить память, позволяющая снова пережить прошлое и осознать сделанные выборы. Об этом он напоминает словами своей матери: «Человек жив до тех пор, пока он помнит то, чего ни при каких обстоятельствах не должен забывать». Однако память не может вернуть прошлое или повлиять на будущее, и это становится особенно ясно в «волчьи времена».
Смерти противостоит свобода, метафорически выраженная в образе птиц. Этот контраст обозначен уже в названии первой части романа «Свечи на ветру» – «Птицы над кладбищем», и проходит сквозной темой через все тексты Кановича. Птицы часто являются герою во сне – именно во сне происходит переход из одного измерения времени в другое, сны служат своего рода трансмиссией памяти. Так, подобно фигурам на картинах Шагала, Даниил поднимается во сне над убогой реальностью местечка:
Мне снилось, будто я на самом деле стал птицей, будто парю в безоблачном небе над базаром и лавкой, над синагогой и кладбищем, местечковые мальчишки палят в меня из рогатки, а дылда Пейсах, ученик балагулы Цодика, кричит: «Даниил!.. Не задавайся! Не то мы тебе сейчас покажем. Куда летишь, дурак?
Но я взмываю все выше и выше, к самому солнцу, оно обжигает мои крылья, но они не горят, только отливают черным праздничным блеском, как сапоги господина офицера, и вот уже я рею над райскими кущами, и кущи эти так похожи на сад доктора Иохельсона, только яблони повыше, и свисают с них не антоновки, не ранеты, а золотые слитки, и стая ангелов кружит над ними и садится на ветки, и я сажусь, и ангелы заводят со мной разговор на своем небесном языке о разных разностях, расспрашивают, кто я такой и откуда, и я рассказываю им про тюрьму и богадельню, про моего первого учителя господина Дамского и опекуна – могильщика, про доктора Иохельсона и его сына Шимена, который не верит, что человек может стать птицей, и ангелы слушают, раскрыв свои непорочные рты, и диву даются, а один даже начинает всхлипывать, и слезы его, как капли дождя, падают вниз, на далекую землю, которую я никогда больше не увижу.
